Когда Хайдль встал, чтобы подсесть ко мне за столик для переговоров, я предложил ему не беспокоиться.
Ваше кресло намного удобнее этих, сказал я, ничуть не покривив душой. А кроме того, там вам будет удобнее заниматься другими делами.
Он улыбнулся и без возражений сел в директорское кресло, за директорский стол. До меня дошло, что я впервые вижу, как он расслабился. Он весь как-то вытянулся, его речь изменилась, теперь он говорил более непринужденно, вроде бы сумев найти нечто среднее между светской беседой и жесткими ответами на мои вопросы. И каким-то образом при этом Хайдль сохранил внушительность. От уклончивости он не избавился, нет, но в конце концов повел себя так, как, похоже, хотелось ему самому, я бы сказал, он держался как человек с положением и вместе с тем скромный, готовый затеряться в толпе.
Отлично работаешь, Киф, заметил Хайдль, откинувшись на спинку директорского кресла. Я сказал Джину, что ты произвел на меня самое благоприятное впечатление.
Спасибо, Зигфрид, отозвался я, стуча по клавишам и принимая смиренный вид.
Хайдль сцепил руки, положив их на директорскую столешницу, и принялся щелкать суставами пальцев, медленно раскачиваясь в кресле. Дворнягу хоть на трон посади – королем не станет, подумал я. Но зато все решат, что это и не дворняга вовсе. Наверное, у меня в душе уже закипала злоба.
Теперь нам нужно всерьез взяться за работу, произнес я.
Разумеется. Иначе зачем я здесь?
ЦРУ? Расскажите, на что это было похоже.
Уже рассказывал.
Лаос. Тайная война. Поведайте о ней.
Никогда не бывал в Лаосе. Кого ты слушаешь?
Лэнгли?
Не надеешься ли ты, что я буду откровенничать об этом с тобой?
Ну… да, ответил я, надеюсь. За двести пятьдесят тысяч, которые вам здесь платят, надеюсь. Не на полную откровенность, но хотя бы на частичную. Это реально. А что там насчет Германии?
Я лихорадочно рылся в памяти, перебирая свои скудные знания о Германии начала семидесятых.
Догадываюсь, что вы работали на группу Баадера – Майнхоф?
Водил знакомство с Шакалом. Карло – так его называли. Но это не для печати. Мы в основном концентрировались на Штази.
Шакал – это неплохо.
Что? – встрепенулся Хайдль, и я понял: все, чего удалось добиться, пошло прахом.
Хайдль подошел к выключателю верхнего света и с подозрением его осмотрел.
Знаешь, что с тобой сделают, если будешь много болтать? – спросил он.
Расскажите.
Смеясь, он приблизился к директорскому столу и поднял телефонную трубку.
Чтобы ты понимал: не образ жизни приводит к достижениям, сказал Зигги Хайдль. Взять хотя бы Папу Дока, Аугусто Пиночета, Уолта Диснея. Это их достижения определили им жизнь, если тебе требуется пояснение.
Это и к Диснею относится?
Вот именно. О том и речь.
Но почему так? – спросил я.
Почему? – Хайдль вдруг сорвался на крик и бросил телефонную трубку. Почему, почему! Пришло время, когда считается, что для всего должно быть объяснение. Но его нет! Почему происходит так? А не этак?
Вы о чем?
Никакого «почему» не существует! – взвизгнул Хайдль.
4
Но ярость великого мистификатора остыла так же внезапно, как и разгорелась, а ее место словно по волшебству занял дар прозрения.
Ладно. Одну историю, так и быть, расскажу, проговорил Хайдль. Но только одну. Потому что она и так на слуху.
Я выжидал. И он во второй, или в первый, или в последний раз рассказал мне историю про козленка.
Детеныш козы – как его?
Козленок.
Он ткнул в мою сторону пальцем.
Именно. Козленок! Так вот: тебе на откорм дают козленка.
В ЦРУ сотрудникам дают козла?
Верно, сказал Хайдль, обретая уверенность. С ума сойти, да? Это чтобы кое-чему их научить.
Его приходится кормить из рук?
Хайдль будто бы немного удивился.
Они же милые животные, эти маленькие козлики. Умные.
Козлята.
Козлята? Очень умные. Козленок всегда к тебе привязывается. А потом в один прекрасный день ты получаешь приказ его застрелить.
Чтобы научиться убивать?
Нет. Впрочем, возможно. Но дело не в этом.
И как его нужно убить? Выстрелом в голову?
В голову, подтвердил он.
Уверенности, похоже, у него поубавилось.
Или выстрелить в какое-то другое место?
Он поразмыслил, где именно может находиться другое место. Щека задергалась. Время шло. Наконец Хайдль заговорил.
В живот.
Почему в живот?
Хайдль ответил не сразу. Поводил пальцем вверх-вниз по столу. Казалось, что голова его занята чем-то другим, но чем именно – воспоминаниями или новой идеей – понять невозможно. Хайдля всегда было сложно понять. Он постоянно перемалывал что-то в уме: тебя, весь мир, очередную историю. Чаще всего – очередную историю.
Стало быть, он… он умирает.
Медленно?
Медленно? Да, нерешительно заговорил Хайдль. Если в живот. То медленно.
Создавалось впечатление, что он не столько произносит слова, сколько пробует их на вкус.
И вдруг тон его резко изменился, стал уверенным, даже властным.
А ты должен смотреть.
Это ведь ужасно, предположил я.
Да. Ужасно! – Хайдль улыбнулся. Ужасно! Тем более что козлик, умирая, не молчит. Он издает кошмарные звуки. А запах! Дерьмо, козье дерьмо! Моча.
В каком году это было?
Невыносимые звуки. Как человеческое дитя в агонии.
Я не знал, что и сказать. Не мог придумать ни одного уместного вопроса.
Просто жуть, вздохнул Хайдль. Не могу передать, насколько…
В какой период вас заставляли этим заниматься?
Хайдль вскинул руки.
Я и так разболтался.
Даты.
Понимаешь, тут вот какая штука: ты слушаешь, как умирает козлик. Можно подумать, что…
Год примерно семидесятый? Семьдесят первый?
…с кого-то живьем сдирают кожу, а ты стоишь и смотришь. Если, конечно, тебе под силу такое вообразить.
Или конец шестидесятых?
Не имею права говорить.
Где вас готовили? Расскажите.
Да какая разница где? – Он вмиг напустил на себя гнев. Суть в том, что есть козлик, маленький…
