Не знай я его как облупленного, я бы, пожалуй, решил, что это искренне. Да и во взгляде Зигги сквозила такая униженная благодарность, как будто я уже его застрелил.
Давай потренируемся, предложил он.
Нет, произнес я, но почему-то мой отказ прозвучал как вынужденное согласие, тем более что я, еще не высказав готовности, уже держал в правой руке пистолет.
Прямо сейчас. Хайдль взял в ладони мою руку и просунул мой палец в петлю спускового крючка. Вот так.
Это было просто безумием, равно как и его жажда смерти. И еще большим бредом представлялось то, что своим палачом он выбрал меня. Но почему-то с каждой своей фразой я все глубже увязал в его безумии.
Давай отложим, Зигги, выдавил я, лишь бы только уклониться, и передал ему пистолет. Хайдль, судя по всему, воспринял это спокойно и положил пистолет на стол, как раз между нами.
Ну нет, мягко возразил он. Нужно провернуть это сегодня. Ни Долли, ни ребятишек дома нет, Рэю я дал выходной, твой квартирный хозяин, как ты сам сказал, сейчас в отъезде, так что о твоем визите никто не знает, да? Более удобного момента не представится. А если не ты, то кто же?
Рэй, выпалил я и тут же пожалел, что сделал столь чудовищное предложение.
Рэй исключается, сказал Хайдль. Подозрение сразу падет на него. Он будет главным фигурантом дела и не отвертится: его посадят за убийство. А я этого не хочу. И ты тоже этого не хочешь. Что плохого в том, что я обратился к тебе? Никто не знает о твоей поездке сюда, никто тебя не заподозрит. Писатель-призрак пишет о призраках. Он рассмеялся. Вот увидишь: книга станет невероятно популярной. Похоже, вся эта ситуация его веселила. Да ты и сам знаешь! Я ведь говорю с твоих слов!
Он потянулся к коробке с разноцветными латексными перчатками и вытащил для меня пару синих.
Надевай, бодро сказал он, давай потренируемся.
Я уставился на синие перчатки.
Прошу тебя, не отставал Хайдль. Это следующий этап.
Акт, напомнил я. Ручка нужна?
Сначала давай потренируемся в перчатках, твердил он.
Я стал натягивать синие перчатки, а он подробно, как в примитивном фильме, стал объяснять, что после выстрела мне нужно будет вложить «Глок» ему в руку и оставить гильзу в том месте, которое он сам укажет мне в последний момент. А затем мне предстояло без промедления вернуться в Мельбурн, оставить, как положено, машину на парковке возле издательства и вылететь домой, в Тасманию. И никто никогда не догадается, что в тот день я был у него.
Но ты уверен, что о твоем приезде никто не знает? – уточнил он.
Я же сказал…
А в издательстве? Джин Пейли?
В издательстве я никому не говорил.
А Пия Карневейл?
Я никому не говорил.
Вот и чудненько.
Взяв со стола «Глок», Хайдль опустил голову, чтобы еще раз показать, под каким углом нужно вставить ствол ему в рот, и стал похож на коммивояжера, демонстрирующего покупателю действие электрической зубной щетки.
Чудненько, чудненько, оживленно бормотал он. Теперь ты давай.
Встав со стула, он опустился передо мной на колени. И в третий раз я сделал то, чего он требовал, поскольку это было проще, чем сказать «нет», и позволяло, как я считал, выиграть время. Я сжал в руке пистолет.
Вот сюда. Указательным пальцем он ткнул в направлении гортани.
Нет, выговорил я, совершенно потрясенный, обводя глазами кухню. Только не здесь.
И вновь предполагаемый отказ прозвучал согласием.
Нет-нет, мягко произнес он. Конечно, не здесь. Это было бы ужасно. Мы выберем другое место, чтобы Долли и ребятишки не увидели месиво.
Нет. На сей раз у меня получилось более твердо.
Ты меня презираешь, Киф?
И поскольку мне не оставили выбора, я ответил:
Нет, Зигфрид, что ты… Просто дело в том…
Да или нет?
Я хочу сказать: мы, конечно, друзья, но мне не по себе…
Ты настоящий друг?
Хайдль умел быть жестоким. Этот приземистый шаман играл не со мной, а со смертью, ставки подскочили до небес, но игра велась, как и должна была вестись: с подначками, с вызовом и блефом, на полном серьезе и в то же время не без лукавства, как будто меня вовлекали в какое-то сокровенное шутовское действо, коим и представала вся эта история. В таком же духе мы ее и разыгрывали.
Ведь если ты – настоящий друг, продолжал Хайдль, стоя передо мной на коленях, то должен выполнить мою просьбу. Ты мне друг, Киф?
Больше от смущения, нежели по каким-то иным причинам, я поднес пистолет к губам Хайдля, и ствол скользнул ему в рот. Что-то легко коснулось моей ноги; послышалось мурлыканье. Я вспомнил, что рассказывал мне Рэй о направлении ствола, и, не дожидаясь подсказок, стал медленно поднимать дуло кверху, пока оно не уперлось в податливое нёбо.
Хайдль слегка подправил мою руку своей. Прикосновение оказалось неприятно теплым. Я сам освободил предохранитель, чтобы Хайдль меня не трогал.
Клик.
Мы раз за разом повторяли эту пантомиму…
клик
клик
клик
клик
клик
…пока я не вытащил у него изо рта обслюнявленный ствол; тогда Хайдль предложил мне чашку чая.
5
Его спокойствие поражало. Но даже столь уверенный выбор дня Икс не заставил меня ответить согласием.
Чая не надо, бросил я и достал из жесткой папки аннотированную рукопись – мой спасательный жилет.
Хайдль обтер пистолет и убрал его в кобуру под мышкой.
Зигги, начал я. Всего пару вопросов.
Разумеется, ответил Хайдль, стирая носовым платком потеки слюны с подбородка.
Но пока он возился с чайником, его намного больше занимали детали предстоящей реальной смерти, нежели вымышленной жизни. Он наполнил кружку с надписью «ЗИГФРИД». Когда Хайдль заверил меня, что его смерть будет расценена как самоубийство, где-то у него под боком зловеще взвыла серая персидская кошка. Потягивая чай, он признался, что уже заготовил предсмертную записку и вообще продумал все до мелочей. А моя роль сводилась только к помощи, к проявлению милосердия: он якобы с первого дня узрел во мне добрую, милосердную душу.
Он разглагольствовал не умолкая: почему банкиры убьют его в любом случае, не сейчас, так в тюрьме, и насколько лучше умереть свободным – я ведь ценю свободу? – избежать мучений, принять смерть не от врага, а от друга, и, хотя сам он против суицида, смерть его необходимо представить как суицид, чтобы окружающие задались вопросом о преследованиях, которые… и прочее, и прочее, и прочее – чем дальше, чем более вязко, путано, невнятно, нелогично и вместе с тем логично, связно и вместе с тем бессвязно. Чем дольше я прислушивался, тем более идеи его удивляли меня своей разумностью, даже неоспоримостью, они будто частично отражали мой собственный ход мыслей, хотя, если вдуматься, ни одну из них я не поддерживал.
