Зигфрид, как, по-вашему, мы будем работать? − спросил я.
Ты сам все сделаешь, с подчеркнутой любезностью ответил Хайдль. Вот как.
Но ведь не без вашего участия? − уточнил я, решив, что это шутка.
Мы тебе за что деньги платим? − бросил он, продолжая рыться в книгах.
Это заявление сбило меня с толку. Я возразил, что могу лишь перенести на бумагу его мысли, написать о нем, что он сам захочет, но взять текст с потолка невозможно.
Судя по всему, Хайдль не ожидал такое услышать и остался недоволен моей реакцией. Он посмотрел на часы и спросил, не видел ли я по пути сюда Джина Пейли.
Нет, не видел.
Дело в моем авансе, сказал он. Мне выплатили ровно треть.
За долю секунды безмятежное спокойствие сменилось звериной яростью, а негромкий голос взлетел почти до крика.
С чего? С чего, дьявол их раздери, они возомнили, что я буду здесь надрываться, если они, черти, зажимают мои деньги?
Таков порядок, объяснил я. Треть выплачивается при подписании договора, треть после сдачи готовой рукописи и еще треть – после публикации.
Хайдль пробубнил, что ему задолжали, ткнул пальцем в мою сторону, буркнул, что я сюда попал только благодаря ему, и вообще дело уже на мази, а значит, Пейли должен раскошелиться немедленно.
Стремясь увести Хайдля от этой темы, я задал вопрос о его детстве.
Злость улетучилась так же внезапно, как и вспыхнула, он замер и без единого слова вернулся к изучению книги в глянцевой обложке.
Я задал дежурный вопрос о его родителях.
Хайдль поставил книгу на полку и взял другую.
Я спросил, был ли он близок с матерью.
Вот, сказал он, подойдя ко мне с открытым «Путеводителем по Тоскане для шокоманов». Почему бы тебе не забрать его домой?
Это ведь не наши книги.
Хайдль ухмыльнулся.
Возьми.
Я не ворую.
Ты же писатель.
Нет, не возьму, я не вор.
Пусть так. Но ты ведь любишь книги.
Это не книга. Это макулатура.
А, протянул Хайдль, осматриваясь, будто за нами кто-то подглядывал. Понимаю. Ну а какую бы ты хотел?
Никакую, Зигфрид. Будь у меня такая необходимость, я бы спросил разрешения. Уверен, нам бы охотно уступили какую угодно книгу.
Так бери, ухмыльнулся Хайдль. Коль скоро владельцам все равно, то тебе и подавно. Ты же хочешь. Бери. Если тебе самому путеводитель не нужен, то возьми для жены. Напомни, как ее зовут?
Сьюзи, ответил я.
Сьюзи, повторил он, и мне вспомнилось предостережение Рэя. Сьюзи ведь любит шоколад, правда?
Я попытался задать ему очередной вопрос о родителях, но он перебил:
Любит, да? Рэй мне о ней рассказывал. И о близнецах! Я не ошибся? Она вот-вот должна родить. Ей безумно хочется шоколада, не так ли?
Я не знал, что и сказать, как направить этот словесный поток в нужное русло.
Ее прямо тянет на сладкое, продолжил Хайдль. Верно? У всех так бывает. Рэй говорит, она милая. А не поехать ли мне в Тасманию, чтобы поработать над книгой поближе к Сьюзи? Тебе ведь так будет удобнее, да?
Он продолжал говорить, оставив книгу открытой на странице с фотографией, где был изображен горячий шоколад, льющийся из медного ковша в форму. Впервые меня охватила паника.
Давайте приступим к делу, взмолился я.
6
В начале сотрудничества я намеревался конспектировать наши разговоры, чтобы накопить необходимый материал для мемуаров Хайдля, а затем придать записям форму книги и отразить индивидуальный стиль моего собеседника. Но у меня ничего не получалось. С тем же успехом я мог бы попытаться собрать разлитую ртуть ножницами. Пришлось сменить стратегию. Я решил прямо задавать ему вопросы по той или иной теме. Минут на пятнадцать-двадцать, выбрав ничтожные крупицы из его нескладных, расплывчатых ответов, я прекращал беседу и предлагал ему сделать пару звонков, а сам тем временем печатал несколько страниц.
В течение примерно получаса я работал, затем снова обращал на себя его внимание, непременно начиная разговор под надуманным предлогом: Зигфрид, можно у вас кое-что уточнить? Если мне удавалось отвлечь его от телефона, что оказалось нелегко, то я зачитывал плод своих трудов, выросший из его бредней и недомолвок. Он слушал, облокотившись на стол и оперев лицо на правый кулак. И чем причудливее, чем дальше по своей сути было написанное мной от его скупых, уклончивых ответов, чем более нелепо звучала эта история, тем с большим удовольствием, как мне казалось, слушал ее Хайдль и с большей уверенностью подтверждал ее соответствие его собственным воспоминаниям. А уже через пять минут он снова звонил какому-нибудь Чарли из программы «60 минут», или Грегу из «Гералд», или Марго из газеты «Семь». За первую неделю благодаря этим выдумкам ему удалось договориться с тремя журналистами о предоплаченных интервью.
Поскольку узнать хоть что-нибудь о деталях его рождения оказалось невозможным, а детские воспоминания оставались для Хайдля болезненными, я решил перейти к тому, что, вероятно, далось бы ему легче, – к отрочеству. Но я ошибся. За исключением единственного упоминания города Аделаида, что еще можно было использовать как реальный факт, его рассказ состоял из предельно расплывчатых фраз, и по истечении часа я заявил, что услышал достаточно и могу перейти к записям. Несколько минут я просидел, уставившись на подмигивающий курсор и мерцающий экран.
Потом еще несколько минут…
…и еще.
Иного пути не было. Мне предстояло выдумать всё самому. Проработав полчаса, пока Хайдль читал газету, а Рэй дремал, я снова попросил кое-что уточнить. Не отводя взгляда от газетной полосы, он кивнул, лизнул палец и перевернул страницу.
Я стал зачитывать скучную историю придуманного мной отрочества Хайдля в Аделаиде шестидесятых годов прошлого века. Описывая совершенно незнакомые мне время и место, я как мог обыграл затертые штампы вроде гнетущей жары, юношеского одиночества и небывало широких дорог. Получилась, конечно, не «Память, говори», но лучше описать неинтересное, по большому счету, отрочество Хайдля у меня не вышло. Как ни странно, ему вроде бы понравилось.
Я продолжил читать.
Угу, рассеянно бормотал Хайдль. Угу.
Я читал дальше. Самым ярким событием в молодости Хайдля стали гастроли «Битлз» в 1964 году – единственный примечательный факт, известный мне об Аделаиде середины двадцатого века.
Разумеется, сказал Хайдль, вслушиваясь.
Пример «Битлз», которых, по моей задумке, юный Хайдль видел издалека, когда подрабатывал коридорным в гостинице, где останавливалась знаменитая группа, вызвал у него желание прославиться.
