Джин Пейли попросил Пию привести Хайдля и Рэя в отведенный нам кабинет, а мне велели задержаться, чтобы покончить с «нудной канцелярщиной».
4
«Почему именно я? Почему выбор остановили на мне?» – произнес Джин Пейли, когда мы остались с глазу на глаз. Я знаю, тебя мучит этот вопрос.
Этот вопрос меня не волновал, но я не стал спорить. Джин Пейли откинулся на спинку кресла. Похоже, он меня оценивал. Его рука взметнулась вверх, как у регулировщика, останавливающего движение на пустой улице.
Об этом потом, Киф. Посмотрев на меня еще пару секунд, он вздохнул. Я всегда говорю, что браться за собственное жизнеописание – ошибка. Куда лучше поручить это дело профессионалу. Но Зигфрид пожелал писать самостоятельно. Шли месяцы. Результат оказался нулевым. Нет, не так. Появился файл в двенадцать тысяч слов – вырезки из прессы. Он назвал это мемуарами. А зачем больше? Всю жизнь он старался, чтобы его не замечали и не запомнили. Он говорил, у него творческий кризис. Мы поручали трем нашим штатным редакторам по очереди с ним поработать. Каждый выдержал ровно полдня.
Почему? – спросил я.
Сказать, что они с воплями вылетали из кабинета, будет чересчур цветисто, ответил Джин Пейли.
То есть?
Они выползали в коридор, обливаясь слезами. Нет! Шучу! Но он действительно нагонял на них страху. Оскорблял. Игнорировал, не шел ни на какое сотрудничество. Вел себя настолько гнусно, что сотрудники сдавались. И после этого он потребовал нанять писателя. Лучшего в своем деле. Из тех, кого уже нанимали разные знаменитости. Спортсмены. Политики. Кинозвезды. Монстры! Такого, который умеет совладать с любым раздутым «эго». Но у Зигфрида «эго» отсутствует. По крайней мере, в общепринятом смысле. Писатель-призрак продержался два с половиной дня. И на прощанье сказал, что охотно поработал бы на Пол Пота или на Дракулу. Но его терпению тоже есть предел. Шутка!
Понять Джина Пейли бывало иногда не проще, чем собрать заново «Поминки по Финнегану», пропущенные через измельчитель бумаги. Но я, невзирая на смущение, все же хотел знать.
И все же: почему выбор остановили на мне? – рискнул я.
Я сказал Зигфриду так: не хотите работать с нашими сотрудниками, тогда сами выбирайте писателя на свой вкус. Он ответил, что знакомых писателей у него нет. А его телохранитель…
Рэй.
Вот именно. Его телохранитель подал голос: у меня, мол, есть приятель на Тасмании. Начинающий писатель. Тогда я раздобыл «Мертвый прилив». Прочел «Мертвый прилив». Должен сказать, особо не впечатлился, но Зигфрид – наоборот. Если честно, альтернативы у нас не было.
Тут Джин Пейли, видимо, решил прибегнуть к более традиционной издательской уловке – позолотить пилюлю.
А кроме того, вы производите впечатление. Молодой писатель с большими задатками. Так ведь?
Согласиться – значило бы показать себя высокомерным наглецом, поэтому я промолчал.
Джин Пейли сменил тему.
У Зигфрида внутри все же сидит книга. Верно?
Да.
М-м-м, протянул Джин Пейли.
Он скользнул взглядом по стеллажам, как будто на миг забыв, что такое книга, затем, покрутившись на кресле, протянул руку к одной из полок, схватил какое-то издание и тут же вернул на место.
Мне бы хотелось…
М-м-м? – Крутанув кресло, Джин Пейли вновь оказался лицом к столу.
Ну фигурировать. На титульном листе.
В качестве автора?
Да, автора, подтвердил я, чувствуя, что слово это, казалось бы, совершенно обычное, открывает простор для различных толкований. Да.
Об этом потом, Киф. Я всегда говорю: не нужно оскорблять читателей. Не нужно притворяться, будто мы обошлись без всякой профессиональной помощи. Но здесь все не так просто. Обсудим это позже. А сейчас – кое-какие формальности. Вот. Он подтолкнул ко мне тонкую стопку листов. Мы платим тебе пять тысяч долларов при сдаче книги в печать и пять тысяч в день ее выхода в свет. Без потиражных. Вот здесь. Он протянул мне ручку. Подпиши, где галочка.
Пока я силился разобраться в этих бумагах, которые, как мне стало ясно, и были моим договором, Джин Пейли задумчиво произнес:
Как я уже говорил, писатель-призрак занимает промежуточное положение между куртизанкой и уборщицей. Много чего знает, но держит язык за зубами.
Я отвлекся от бумаг. Джин Пейли смотрел на часы, пытаясь скрыть нетерпение. Мне показалось, что вникать в текст договора будет невежливо – нельзя же отнимать столько времени у делового человека.
Знаешь, как во Франции называют писателей-приз-раков?
Я не знал.
Негры. Увидев, что я поставил подпись на первом листе, он тут же перевернул страницу. И вот здесь.
Я подписывал один лист за другим с благодарностью и даже с гордостью.
То есть черные?
То есть рабы, негромко ответил Джин Пейли, переворачивая страницу. И вот здесь.
Глава 6
1
Стоило мне войти в отведенный нам кабинет в первый день нашей первой рабочей недели, как Хайдль в своей манере, которая вскоре стала привычной, собрался уходить.
В обеденный перерыв у меня назначена встреча, сказал он, хватая с большого директорского стола бейсболку, темные очки и накладную бороду. А ты пока организуй нам рабочее место.
Мы оба окинули взглядом кабинет, где царил аскетический порядок: кресла только для нас двоих, конференц-стол – только для наших совещаний, компьютер «Мак-классик» – исключительно для меня, чтобы набирать текст; здесь все предназначалось для нашей предстоящей работы над книгой, даже приставной стол, на котором аккуратной стопкой лежала рукопись Хайдля, а рядом – аналитические заметки; тут же стоял поднос с клубными сандвичами, – короче говоря, обстановка никак не вязалась с распоряжением Хайдля.
Организовывать оказалось нечего.
Устраивайся поудобнее, покровительственно изрек он, словно был владельцем и обитателем «Транспас». После обеда вернусь – и приступим.
Я собрался было предложить пару часов поработать вместе, и тут впервые увидел его глаза. Обычно я не могу вспомнить, какого цвета глаза у моих знакомых и даже у родных детей. Но забыть глаза Хайдля невозможно. В них таилось бездонное спокойствие темной воды смертоносных рек. Впоследствии я заметил, что временами у него, как у дикой собаки, противоестественно расширяются зрачки. В такие дни он смахивал на волка, рыскающего вокруг своей добычи. И все же чаще глаза его стекленели, как у сбитого на дороге зверя. Они и пугали, и завораживали меня полным отсутствием надежды. Под моим беспомощным взглядом его лицо, словно освежеванное, застыло в зловещей улыбке, полуглумливой, полуторжествующей, и на фоне всего этого ужаса только нерв на одной щеке еще сохранял способность к движению.
