Не успела она подумать о свидании с Лексием, как с улицы в окно постучали. В полной уверенности, что это он, Таня выключила свет и открыла окно. Только когда стучавший оказался у нее в комнате и прошептал: «Здравствуй, Танечка», она поняла, что это не ожидаемый любовник, а тот самый Андрей.
– Ты прямо как к себе домой залезаешь, – сказала она недовольно и включила свет.
– Извини, – прошептал Андрей.
Он не знал, что говорить дальше. Спросить, с кем она была вчера ночью? Но она или соврет, отчего легче ему не станет, или скажет правду, которую ему лучше не знать, потому что тогда уж он и вовсе с ума сойдет.
Таня включила магнитолу и стала перебирать пластинки, высокой стопкой лежавшие рядом на стуле.
– Поставь, пожалуйста, «Клен», – попросил Андрей.
– Любишь эту песню?
– Люблю. Под нее я тебя на танцах увидел.
– Подумаешь, увидел.
– Нет, не подумаешь. Я теперь этот «Клен» всю жизнь любить буду.
Она поставила пластинку и сразу уменьшила громкость. Слова песни были чуть слышны:
Там, где клен шумит,
Над речной волной,
Говорили мы,
О любви с тобой…
– Когда ты теперь в Москву поедешь? – спросила Таня.
– В понедельник с утра. А что?
– А ты не смог бы купить мне одну вещь?
– Могу. – Андрей очень обрадовался, что она хоть о чем-то его попросила. – Что?
– Зажигалку.
– Куплю.
– Только у меня денег сейчас нет.
– Деньги – это ерунда, – поспешил уверить Андрей. – А какую зажигалку?
– Зажигалка-фотоаппарат. Она бензином заправляется. Только бензин нужно будет достать авиационный. А продается она в «Детском мире» на первом этаже.
– Ты имеешь в виду центральный «Детский мир» на Дзержинской?
– А что, еще какие-то есть?
– Да. И на Щербаковской и в Тушине.
– И часто ты по ним шатаешься?
– Часто. – Он не заметил Таниной усмешки. – Я железную дорогу собираю, германскую, вот и мотаюсь по Москве.
– Игрушечную железную дорогу? – фыркнула она.
– Да. Как модель. Очень красиво.
– Красиво! – снова фыркнула Таня. – Может, тебе не про любовь, а песенку крокодила Гены поставить?
– Шутишь? – потупился Андрей. И тут же глаза его загорелись. – А «Иволга» у тебя есть?
– У меня все песни, которые на танцах исполняют, есть.
– Здорово! – восхитился Андрей. – Но откуда? Я в «Мелодию» на Калининском часто захожу. «Клен» достал, а вот ни «Иволгу», ни «Замок из песка» найти не могу.
– Я заказ делала. Перевела деньги и по почте пластинки получила. Но надоели мне все эти «Иволги».
– Ты что? Они мне никогда не надоедят.
Они замолчали и стали слушать еще одну любимую Андреем песню:
Помню, помню мальчик я босой,
В лодке колыхался над волнами.
Девочка с распущенной косой
Мои губы трогала губами…
– Давай свет погасим, – предложил Андрей. – Или хотя бы шторы задернем.
– Зачем?
– Чтобы через занавески наши силуэты с улицы видны не были.
– Ты что, за моим силуэтом наблюдал, что ли?
Андрей промолчал.
– Ладно, свет выруби, но шторы не трогай.
Он нажал на выключатель. Обернувшись, увидел в лунном свете, пробивающемся сквозь занавески, что Таня полулежит на кровати, подложив между стеной и спиной подушку.
– Садись, в ногах правды нет. – Она хлопнула по одеялу рядом с собой. Андрей шагнул к кровати. Его колени коснулись Таниных инстинктивно соединившихся коленок. Он надавил на них, почувствовал сопротивление, стал давить еще сильнее. Она не хотела сдаваться, Андрей же подумал, что обязательно должен одержать эту маленькую победу.
– Больно, дурак. – Ее колени наконец-то разжались, и Андрей уперся своими в матрас. Таня отвернулась сердито.
– Ой, извини, пожалуйста, я не хотел. – Он выиграл мини-сражение, но теперь, чувствуя вину за причиненную или пусть даже не причиненную боль, готов был сдать позиции и вымаливать прощение. Только бы Танино лицо не было хмурым, а ее взгляд – отчужденным, только бы она перестала сердиться, только бы посмотрела на него и улыбнулась.
Он сел на пол у кровати, медленно приблизил губы к обтянутой джинсами коленке и бережно ее поцеловал. Таня удивленно посмотрела на него сверху и, хмыкнув, приподнялась и поджала ноги под себя, после чего снова отвернулась, теперь уже к окну.
Что-то говорило Андрею, что он должен не быть мямлей, а, наоборот, действовать решительней и, может быть, гораздо настойчивей. Но в то же время что-то и удерживало его, каждый позыв к действиям пресекался сразу возникавшим чувством неловкости, боязни быть тут же осмеянным и поставленным на место.
Среди друзей он всегда был самым отчаянным первопроходцем – надо ли было, подражая «неуловимым мстителям», перепрыгнуть с крыши на крышу вагонов едущего поезда или первым наброситься с кулаками на старшеклассника. Сейчас же смелости как не бывало.
С чувством, словно он с огромной высоты бросается головой в незнакомый омут, Андрей поднялся с пола и сел на кровать рядом с девушкой. Она не пошевелилась. Тогда Андрей склонился над Таней, и губы его на этот раз коснулись ее холодного уха. Она повернулась к нему изумленно-ироническая, хотела сказать что-то, но он, побоявшись услышать ненужные слова, обхватил рукой ее голову, зарывшись пальцами в мягких шелковых волосах, притянул к себе и, не дав опомниться, впился губами в рот.
Язык надавил на сомкнутые сначала губы, словно червячок протиснулся между ними, разжал зубы, соприкоснулся с ее языком, и тот вдруг ожил, задвигался быстро-быстро, удивив Андрея, заставив поддаться, ослабеть, но и тут же снова ринуться в контратаку…
– Ты научился целоваться? – удивилась Таня, когда он наконец-то отпустил ее. – Или в прошлый раз притворялся?
– Это разве так важно сейчас? – вспомнил он слышанную в каком-то кинофильме фразу. И снова поцелуй. Долгий, влажно-сладкий, бесконечно приятный. Поцелуи, поцелуи, поцелуи. И вот уже рука его легла на ее грудь, пальцы потихоньку одну за другой расстегнули пуговицы на рубашке…
Таня, не ожидавшая от скромного досель воздыхателя такого натиска, растерялась сначала, но, когда пальцы Андрея оказались под бюстгальтером и дотронулись до соска, она с силой сжала его руку и, отстраняя ее, сказала, попытавшись придать голосу строгость:
– Ну-ка, прекрати обезьянничать, Олежка!
Имя единственного до сих пор ее мужчины вырвалось по привычке, как-то само собой.
