– Шашлык, – сказал Александр, сердито усмехнувшись.
– Да, да, шашлык.
Поликарп послал их за хворостом и валежником для костра, и они углубились в лес.
– За ним нужен глаз да глаз, – тихо сказал Саша, когда они удалились от бомжа на достаточное расстояние.
– И все-таки мы пойдем с ним! – отрезала Елена. – Мы должны все выяснить. Нельзя оставаться в темноте.
Когда бабушка с внуком вернулись, таща раздобытые в лесу коряги, сучья и палки, то увидели вместо живой, покрытой белым руном овцы красную тушу, с которой шкура была наполовину, как перчатка с руки, снята. Поликарп ножом с бронзовой рукояткой продолжал ловко свежевать убитое животное. Елена увидела, что бумажный пакет с крупой опустел: видать, бомж, перед тем как заколоть овцу, зачем-то обсыпал ее ячменем, и часть зерен просыпалась на землю. Пенек, стоявший посреди поляны, был весь в крови. Заклание происходило здесь. И все же Елена была благодарна Поликарпу, что овцу зарезали не при них. «Если у него стадо овец, он привык это делать, – думала она, – для него это плевое дело. Так же, как для Галактиона, для шапсугов. И… и просто он настоящий мужчина».
Освежевав овцу, бомж вырезал сало, отрезал бедра и положил в сторону, а остальное принялся кроить на куски. Потом он свалил несколько молодых дубков и расчленил их на дрова. Указал Александру на пенек, мол, там надо сложить костер из валежника. Сухой валежник вспыхнул, когда Саша поднес к нему зажигалку. Бомж свалил еще затесавшийся в подлесок куст лавра и теперь подкладывал в огонь зеленые лавровые ветви, которые потрескивали. Костер разгорелся, Поликарп положил в огонь отсеченные ноги животного и покрыл их жиром.
С жертвоприношением было покончено, Поликарп принялся насаживать на голые ветки лещины куски овечьего мяса. Бабушка с внуком вздохнули облегченно: казалось, это обычный пикник. Они даже принялись помогать бомжу. Пожаренное на угольях мясо, хоть и не приправленное луком и предварительно не замоченное в воде с уксусом, в минералке или кефире, оказалось необычайно вкусным. Да и потом, они страшно проголодались за время своей вынужденной прогулки! Бомж, несмотря на уверения в том, что обычно не ест мяса, ел с жадностью и умял чуть не пол-овцы. Александр, вообще любивший мясо и не дававший никаких зароков, не отставал от него. Да и Елена, забыв про то, что золотозубая овца совсем недавно была живой и бегала с товарками по полю, с удовольствием уминала мясо. Про золотые зубы овцы никто уже не вспоминал. И теперь, когда овечка была съедена, Елене стало казаться, что зубы у овцы были вовсе не золотые, а просто очень-очень желтые, желтые до того, что в тот момент, когда бомж обнажил их, на них упал солнечный луч, и зубы взблеснули, будто золотые.
Вернулись домой уже под вечер, принеся с собой остатки овечьего мяса, хватило и на ужин; и утром, прежде чем отправиться наконец в путь, позавтракали бараниной.
Поликарп опять удивил их: пока они были внизу, в городе, он, оказывается, по-своему готовился к дороге и теперь предстал перед ними не босой, а обутый. На ножищах бомжа оказалась сплетенная из лыка обувь: сандалии не сандалии, лапти не лапти, что-то среднее. Впереди к подошве крепились две лыковые веревки, которые продевались между первым и вторым пальцами, на подъеме веревки фиксировались чем-то вроде деревянной пряжки и дальше переплетались крест-накрест, почти до колена. Елена, взглянув на бомжа, вздохнула: видно, пробираться придется окольными путями… Мало того, что спутник – великан, мало того, что на нем мотоциклетные очки и грузинская кепка, мало того, что мускулы такие, что страшно смотреть (второй рукав рубахи был для симметрии оторван), так он еще и лапти себе сплел!
– Горе ты мое! – воскликнула Елена, качая головой. Но, впрочем, это означало еще и то, что рана на ноге уже совсем не беспокоит бомжа, коль он решился переплести ее вервием.
Встали рано: солнцу предстояло еще подниматься и подниматься, чтоб выйти из-за горы и осветить Пластунку. Перестук поезда перекликался со стуком дятла, сидевшего в своей красной шапочке высоко на дубе. Поликарп сказал, что будет дождь, дятел выстукивает-зовет его. Бомж снял с плеч спутников тяжеленные рюкзаки, навесил на себя и, ступая перевитыми ногами легко, точно кошка, шагал впереди. Да еще на левом плече, поверх рюкзачной лямки нес ворона Загрея, который вздумал сопровождать их.
– Тебе-то хорошо, Загреич, ты едешь, а мы идем, – посмеиваясь, говорила Елена. Ворон, решившийся, видать, молчать в тряпочку, не каркал. А настроение у всех было приподнятое. Четверка спустилась с Пластунки и двигалась по дороге вдоль реки, когда ворон разинул клюв и, каркнув: «Шибле!», снялся с могучего плеча Поликарпа и перелетел на плечико Елены: груз ворона она тут же и ощутила. Но птица недолго ее баловала, а, прокаркав второй раз то же самое, перелетела на плечо Александра. Сашу ворон еще ни разу не отмечал своим вниманием, хотя тот частенько пытался приручить птицу и не далее как вчера скормил ему несколько отличных кусков овечьего мяса, но Загрей баранину склевал, а Александра не удостоил и взглядом. И вот теперь ворон уселся на его плечо, Саша повернул к нему улыбающееся лицо, но Загрей вдруг клюнул парня в лоб своим загнутым клювом, Александр вскрикнул и схватился за отмеченное место ладонью. Он отмахнулся от птицы, но та уже и сама снялась с плеча, взлетела кверху и кружила над ними, набирая высоту, поднялась к самому небу, выше покрытой лесом горы Ах-Аг, и они провожали взглядом полет до тех пор, пока ворон не пропал за горой.
– Домой полетел, – сказал Поликарп и опустил голову. – Состарился, бедолага.
Отправились на станцию, с тем чтобы сесть в электричку, доехать до Хосты и оттуда начать свои поиски. Как Елена и опасалась, на маленькой станции с коротким названием на высоченного Поликарпа стали обращать внимание все невысокие людишки. Она велела ему стать за дальнюю колонну и не выходить из-за нее, но дети, побросав родителей, забыв про мороженое, подбегали к колонне и стояли, разинув рты и тыча в бомжа пальцами. Тогда она велела ему идти в туалет, запереться в кабинке и не выходить оттуда до тех пор, пока Александр не придет за ним. Поликарп собирался, по своему обыкновению, ехать на крыше, но Елена купила ему билет и потребовала, чтоб он ехал, как все, в вагоне. Наверное, она погорячилась…
Когда поезд после темноты, освещенной только лампочками тоннеля, выскочил на ослепительный солнечный свет – из двери тамбура появился контролер. Поликарп сполз по скамейке, он сидел, затолкав длиннющие ноги далеко под стоящее напротив сиденье, но все равно возвышался над всеми: конечно, контролер сейчас же заметил его, отличил ото всех и закричал с того конца вагона:
– Гражданин в очках, зачем вы встали на полку? Кто разрешил? Да, да, я вам, вам говорю, господин рокер. Стоя ехать не полагается. А ну слазьте! Если одни будут ногами на полки вставать, а другие белыми штанами садиться, то что получится, а?.. Слазьте, кому сказано!
Но у «господина рокера», как ни старался он уменьшиться в размерах, ничего не выходило. И взгляды пассажиров вагона вновь устремились на бомжа.
Между тем кипевший негодованием контролер все приближался и наконец приблизился и обнаружил, что «господин рокер» вовсе не стоит на полке, как он думал, а, как положено всякому дисциплинированному пассажиру, сидит. Контролер захлопнул сам собою раскрывшийся рот и, надорвав билеты странной троице пассажиров утренней электрички, вышел на следующей станции и напился.
