– Да, она была во-он там, рядом с домом. Я так думаю, что летящей каменной крышей и подломило бревенчатому домику ноги, они рухнули – и домик сел на землю.
– И кто же это мог сделать? – осторожно спросила Елена. – Кто это – они, или он, которые, который… обладают такой силой, что…
– Если бы я знал, прекрасноволосая! – со вздохом отвечал бомж.
– Ах да! – воскликнула Елена. – Нам же предстоит это выяснить… Когда вы поправитесь. И все-таки: этот человек… или люди… Не каждому такое под силу… Вот вам – да!
– Не знаю, я не пробовал метать крышу на расстояние: я не дискобол! И ведь бывают посильнее меня. Гораздо сильнее!
– Значит, этот мужчина или мужчины, они…
– Необязательно мужчина…
– А кто же – женщина?! – воскликнула Елена. – Ни одной тетке это не под силу!
– Вполне возможно, прекрасноволосая, что крышу сорвало, как… как крышку с кастрюли, внутри которой скопилось слишком много некоего вещества, которому слишком долго не давали ходу.
– Извержение вулкана, что ли? – засмеялась Елена. – Хатка-вулкан?
– Ну, вроде того. Хотя, может быть, это живое существо, а не природный катаклизм. Я говорю: не знаю, мы и должны это выяснить! А вот насчет женщин – вы не правы! Я-то, напротив, подозревал, что тут женские руки действовали, судя по тому, что они сделали с вашей соседкой! Ведь они разорвали ее тело на части!
– И что? – удивилась Елена. – Почему вы думаете, что женщины способны на такое?! Это какой-то маньяк, даже если и не тот, которого посадили, а… какой-то другой. А женщины маньяками не бывают, я что-то такого не слыхала.
– А я слышал, да-с! И даже видел! При мне опьяневшие и потерявшие разум женщины, дочери одного почтенного человека, разорвали на части мальчика, своего племянника, и съели его!
– Фу! Какие ужасы вы рассказываете! – воскликнула Елена, невольно отодвигаясь от бомжа. – И где вы могли такое видеть? Это что-то из мира животных! Хотя животные спиртного не пьют… Это в жизни бомжей такое происходит?
Тут Елена ойкнула, вспомнив про кашу, и вынуждена была убежать – бомж, как пушинку, спустил ее с крыши.
Каша подгорела, сто лет у нее ничего не подгорало, а тут – на тебе! Она покликала бомжа. Поликарп не помещался за столом, и пришлось есть на веранде, расстелив на полу один из Медеиных платков, вынутых из сундука. Елена в разоренном доме никак не могла найти нож, чтобы порезать хлеб, и Поликарп достал из кармана складень с медной ручкой, на которой был странный узор из концентрических кругов. Бомж раскрыл нож: лезвие его оказалось длиной в ладонь, но по ширине нож напоминал больше тесак, чем обычный складень, – порезал хлеб и, сложив нож, спрятал его обратно в карман. Елена проводила складень взглядом, подумав, что вот этим ножом бомж и вырезал пулю из ноги.
Он поставил тарелку себе на колени и суповой ложкой, которая в его руках казалась игрушечной, в два счета умял кашу. Елена предложила ему остатки колбасы, дескать, не стесняйтесь, берите, но от колбасы бомж отказался:
– Я мясного не ем, прекрасноволосая.
– Пост, что ли? – поинтересовалась Елена, уважительно поглядев на крест, висящий на его волосатой груди.
– Нет, не пост, а зарок не есть мяса! Ни-ка-кого! Ну, или почти никакого…
Чаю бомж выхлебал целый чайник, а от тутовника опять отказался.
– Черная ягода, еда мертвых. Я не ем, и тебе, – бомж оговорился, сказав ей «ты», но тут же поправился, – и вам не советую.
«Тьфу ты, – ругнулась про себя Елена, – вот ведь какой бомж попался разборчивый: то ему не так, это не этак. Не знаешь, чем накормить бомжару!» Но ей стало не по себе. Помолчав, она спросила:
– А ваш отец – он тоже мяса не ест?
– Ни в каком виде! Он и крупы не ест, он приверженец традиций.
– А что же он тогда ест?!
– Дикие плоды. Орехи, желуди. Корни, семена, листья и стебли растений. Он многие травы ест, травы очень полезны и питательны, только, конечно, не все. Надо знать, которые можно есть. Батюшка знает.
Вдруг с груши-дички с карканьем слетел ворон и, спланировав прямо на белый Медеин платок, исполнявший роль скатерти, нацелился на колбасу.
Елена отломила ему кусок и подала на ладони, ворон подцепил колбасу и, расклевав, взлетел не на ее плечо, а на плечо бомжа, так что Елене даже немного досадно стало. Впрочем, на таком плечище птице, конечно, удобнее, чем на ее узеньком плечике. По плечу Поликарпа можно было даже прогуляться, перебирая лапами, – такое оно было широченное. Только ворон то и дело пытался долбануть его в очки своим изогнутым клювом, что не нравилось бомжу. Когда Загрей в очередной раз клюнул стекло, Поликарп согнал птицу, и ворон с тройным криком: «Емиш! Кодес! Мезитх!» – взлетел и скрылся из глаз. Поликарп, вскочив, проследил за его полетом, потом уселся обратно и сказал удовлетворенно:
– Хорошо полетел. Молодец, чернокрылый!
Елена удивилась:
– А что, он и плохо умеет летать?
– Смотря в какую сторону полетит, – отвечал бомж загадочно.
– А что он прокаркал, вы поняли?
– Конечно! Своих богов поминает. Вернее, убыхских. Овечий бог, морской и лесной.
К вечеру вернулся Саша и привез деньги: Клава выдала им целую тысячу рублей! Впрочем, сестре ведь было невдомек, что их трое, и не знала она, сколько они тут, на горе, просидят. Заветную книгу, обернутую в старый номер газеты «Аргументы и факты», по которой Елена собиралась ставить бомжа на ноги, Александр тоже привез. А от наркоторговцев, сказал, и следов нет. Наверно, решили оставить их в покое.
Елена, наведя кой-какой порядок в доме, взялась за Медеины растения: вынесла на волю оставшиеся в горнице, построила их в несколько рядов и принялась усердно поливать. Некоторые из растений только привяли, но многие совсем высохли. И все же большинство приживальщиков ей удалось воскресить, а многие через неделю уже зеленели. Столетник и некоторые виды кактусов умудрились с апреля до июня дотянуть без воды и остаться живыми и зелеными.
Александр ремонтировал окна и двери, опускал на место и приколачивал половицы, потом полез на чердак – хотел поправить что-то и там.
Бомж, уставившись на солнце, сидел на крыше богатырской хатки, Елена приметила, что он, как подсолнух, поворачивался на своей крыше вслед за солнцем: куда оно – туда и он. И всю следующую неделю Поликарп провел на крыше дольмена, он и дневал здесь, и ночевал, ни в какую не желая возвращаться в жилище. Елена уверяла, что он насмерть простудится на холодном камне – ночью-то крыша остывала; говорила, что он еще от одной болезни не оправился, а тут, глядишь, прицепится другая; вздыхала, ладно бы, если бы негде было жить, тогда понятно, а так, зачем терпеть всякие неудобства, когда удобства, если крышу над головой и матрасы на полу считать удобствами, в трех шагах. Никакие уговоры не действовали.
