– А где он? – Елена и так, и этак вытягивала голову, пытаясь высмотреть, что там, за открытой дверью. Но увидела только кусок коридора с ободравшимися обоями и узкую обшарпанную дверь туалета или ванной, что там у них… Весь пол коридора так был заставлен самой разнообразной обувью, что удивительно было, как Галина Васильевна лавировала в этом обувном лабиринте, пробираясь к двери. Видать, отдыхающих держат, решила Елена, море-то под боком.
– Я же говорю: его нет, – отвечала новая жена раздраженно. – Зачем он вам?
У Елены давно был припасен ответ. Борис Петрович работал в автоколонне – теперь-то уж должен был выйти на пенсию, – и к ним зачастую привозили с Кубани дешевые овощи и фрукты и продавали в гараже и сейчас небось привозят…
– В ПАТПе вишню привезли, просили ему передать, чтобы пришел. Чтобы срочно!
Галина Васильевна смягчилась:
– А-а, спасибо, ребятки, я передам.
Спасибо – и дверь захлопнула. А где Боря, не сказала. Наверно, голову пора мыть, а то передержит краску-то и повылазят космы.
– Чего теперь? – Александр вопросительно уставился на нее. Елена собралась снова постучать, но передумала. Она догадывалась, где он мог быть.
– Сейчас и без нее найдем! – сказала и повела Сашу за собой.
Дом 10 находился в бывшем парке-усадьбе министра финансов начала XX века Витте, и, кроме этой постройки, да еще двух-трех полуразвалившихся домов, раскиданных там и сям по парку, жилья на территории института курортологии, который теперь владел парком, больше не имелось. Здание самого института, такое же обветшавшее, как все парковые постройки, да виварий, да котельная располагались гораздо выше. Напротив дома был перелесок, асфальтовая дорога, вся в ямах и колдобинах, шла мимо дома и терялась в парковых зарослях.
– Что за странное место?! – воскликнул Саша.
Они двинулись наугад, и вскоре среди кипарисов, агав, барбариса и акации замелькали ряды гаражей, видимо, когда-то там держали институтскую технику. Ворота крайнего гаража были распахнуты. Елена с затрепетавшим сердцем увидела знакомый бордовый «жигуленок», сколько дорог они на нем изъездили, где только не бывали: и в Абхазии, и в Крыму, и в Прибалтике, и в Москве. Из-под машины торчали босые грязные ступни Бориса Петровича. Она подтолкнула Сашу локтем, мол, вот он, дедушка-то твой! – и позвала:
– Пастух! – Кличка у него была такая в шестнадцать лет. Жалко только, что не знакомы они были в более раннем возрасте. А может, и такую он ее признает?!
– Что такое? – выкарабкался Борис Петрович из-под машины и молча уставился на нее, потом перевел взгляд на Сашу. Нет, не признал… Потом опять посмотрел на нее – признает? А вдруг признает?!
– Девочка, ты сказала «Пастух»?
Елена со слезами на глазах кивнула: как он изменился, как он постарел за эти пять с половиной лет. Боря-Боря…
– Со взрослыми так не разговаривают, – произнес он неуверенно.
– А с мальчишками?
– С мальчишками – пожалуйста. Вон парнишку своего называй как хочешь. Да чего вы хотите-то? – Он вытер тряпкой замасленные руки, обул резиновые шлепанцы, валявшиеся возле машины, и опять посмотрел на Сашу – и какой-то огонек вспыхнул в его глазах, может, хоть внука признает, – и тут же погас: и внука не признал. Внук вырос, она впала в детство.
Елена поправила складку сзади на платье и, взмахнув рукой, запела его любимую:
– «Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой, за широкою Нарвской заста-авой парень идет молодой. Далека ты, путь-дорога, выйди, ми-илая моя, мы простимся с тобой у порога и, быть может, навсегда! Мы простимся с тобой у порога – и, быть может, навсегда!»
Борис Петрович смотрел на них недоуменно, потом сунул руку в карман старых штанов, достал рубль – и, смешавшись, протянул ей:
– Возьми, девочка, больше у меня с собой нет. Елена остолбенела в первое мгновение, а потом подскочила к нему и вцепилась в его рубашку:
– Больше у тебя нету, да? Больше у тебя ничего для меня нет, да? А я не нищая, я у тебя не подаяние прошу, старый ты кобель!
Лицо Бориса Петровича закаменело, он отодрал от себя ее тонкие ручонки и, как в тисках, зажал их своими по-прежнему сильными ручищами:
– Это какие-то сумасшедшие! Ну-ка, парень, забирай свою выдру и дуйте-ка отсюда, а то не посмотрю, что вы панки, или кто вы там? скинхеды, может? сейчас ремень сниму и выдеру!
Он не рассчитал своих сил, подталкивая Елену к Александру, и Елена отлетела и упала, разодрав коленку.
– Не смей! – заорал Саша, подскакивая к Борису Петровичу. – Не смей ее трогать! Мало ты ее обидел!
Александр замахнулся на деда, Елена закричала, пытаясь подняться:
– Боря, Боря, не бей его!
Но Борис Петрович уже размахнулся – и Саша приземлился рядом с ней.
– Чего они мне тыкают? И тыкают, и тыкают! И тыкают, и тыкают! – бормотал Борис Петрович в совершенном обалдении от всего происходящего. – Лежал себе спокойно, никого не трогал, ремонтировал машину – и вот на тебе! Хулиганье! А ну пошли отсюда! – заорал он на «панков». – А то сейчас полицию вызову! – И для пущей убедительности достал из кармана мобильный телефон и потряс им.
– Это же внук твой, Боря, внук! Саша – внук, а ты дерешься! – сказала, поднявшись, Елена и заплакала.
Александр дернул ее за руку:
– А ну пошли отсюда! Нечего нам тут делать!
– Внук? Саша? Неужто Сашка так вырос? Сашок, ты? – крикнул Борис Петрович вслед удалявшимся «панкам». Но Саша не оборачивался, а сумасшедшая девчонка, которую парень тащил вперед, наоборот, все оглядывалась и умоляюще глядела на него, Бориса. И глядела она на него – он чем угодно готов был в этом поклясться! – глазами бывшей его жены Елены.
Когда Галина Васильевна прибежала со свежеокрашенной головой к гаражу, чтобы отправить мужа за дешевыми вишнями, она застала его таким бледным, что тотчас поняла: с мужем случился солнечный удар, хорошо, что не инфаркт, – и за вишнями ей придется тащиться самой.
– Если бы ты знал, Саша, какой он был красивый в молодости, – говорила между тем Елена, когда они шли какими-то кружными парковыми дорожками, пытаясь отыскать выход. – А сейчас? Что с ним стало, Саша?
– Да ладно тебе причитать, смотри, как он нас отделал, дед крепкий, дай бог каждому!
– Вот именно – дед! Как он постарел! И не узнал меня!
– Да как бы он тебя узнал! – рассердился Александр. – Да если бы и узнал, что тогда? Чего ты хотела?
– И совсем я ему не понравилась, и платье мое, вернее Алевтинино, не понравилось, и туфли тоже. Он меня за идиотку принял…
– И правильно, что не понравилась, значит, нормальный: ты же ребенок, а он старик!
– Вот вырасту как следует и года через четыре опять приду!
