Заглянув в большую комнату и увидев, что там «зеленых друзей» насажено теснее, чем заключенных в Бутырской тюрьме, и с допросом ничего не выйдет, Пачморга принялся командовать: тяжелый стол придвинули к кровати, причем хлам со стола сгребли в мешок из-под картошки, валявшийся на веранде, лавку задвинули под вешалку, на кровать усадили Елену, сами уселись напротив, на сундуке, а в сторонке, на лавке, между свисающих жакеток да ватников уселись Алевтина, Витя Поклонский и ближе к двери – Клава. Саша остался стоять столбом. На внука, так же, как на дочь, Елена старалась не смотреть. Пока рассаживались, в дверь вошел участковый, который привел тетю Олю Учадзе, она примостилась на краешке лавки. Участковый стал подле Саши, видимо, решив охранять дверь. Таким образом, в комнатушку набилось полно народу. Петрович вытащил из портфеля и положил перед собой кучу каких-то бланков, ручку и принялся обкусывать заусеницу на ногте большого пальца. Алевтина молча достала диктофон, тоже пристроила его на столе и в упор поглядела на нее. Елена, отведя глаза от ненавидящего дочерниного взгляда, пробормотала:
– А это еще зачем? И подписывать я ничего не буду. – Кивнула на бумаги.
– Подпишешь как миленькая! – отбрила ее дочь. «Действуют против всяких правил, – вздохнула про себя Елена, – демократия называется, мать московской корреспондентки пропала, и всех на уши поставили, а простой человек пропади, пальцем не пошевелят. А останься с ментами наедине, изувечат, как пить дать. И признаешься ведь, что убила Е. А. Тугарину-то, хоть и сама будешь этой самой Е. А. Тугариной, живой, но уже не здоровой».
– Прежде чем начать, – повернулся Пачморга к сидящим на лавке, – нам бы хотелось узнать, Клавдия…
– Леонидовна, – подсказала Алевтина.
– Клавдия Леонидовна, что вы делаете здесь, на даче вашей пропавшей сестры?
– Двоюродной, – сочла нужным уточнить Клава.
– Вашей двоюродной сестры, – принял уточнение начальник.
Елена замерла, Клаву она не видела, ее совершенно заслонили Алевтина и толстяк-оператор, Клава ее тоже не видела. Помолчав некоторое время, сестра сказала:
– Звоню к ней, звоню, который уж день – не отвечает, думаю, поеду, съезжу, посмотрю, чего она тут застряла, она собиралась сюда, звонила мне, поеду-де на Пластунку.
– Когда это было? – ввернул Николай Иванович.
– Когда? Да не помню, когда, дней пять, может, неделю назад.
– Хорошо, – кивнул он. – А знаете ли вы вот эту гражданочку? – ткнул Пачморга в Елену. Бедная Клава, что она могла сказать! Сестра затихла в своем углу, после произнесла:
– До вчерашнего дня не видала.
– А откуда у вас сумка пропавшей? – С этими словами начальник пристроил на столе сумку Елены.
– Это не у меня, – отказалась Клава. – Это она принесла, – кивнула на Елену.
– А как вы познакомились с этой девочкой? – спросил он. – И что она делает в этом доме и… с этой сумкой?
Клава, опять помолчав, вздохнула и сказала:
– Пришла ко мне домой давеча, сказала, мол, надо ехать сюда.
– Зачем?
Клава после долгого молчания пробормотала:
– Елена, дескать, тут ждет.
– И вы сразу поехали?
Клава кивнула.
Старик Петрович все это время строчил что-то на своих бланках, но так неразборчиво, что ничего нельзя было понять, – даже и при отличном теперь зрении Елены, мало того, что слова встали с ног на голову, так он еще и локоть выдвинул и прикрывал написанное рукой, как сосед по парте, отличник, от безнадежного двоечника. Елена, пытаясь разобрать каракули Петровича, хотя что в этом проку, напряженно думала: ох, Клава, сестренка дорогая, ведь придумают менты, что она и ее хотела заманить в безлюдное место, да и порешить. С них станется! За два червонца! А могут ведь и перевернуть: и на Клаву навешать всех собак. Может и такое быть! Взрослым тоже жить непросто. А ребенку прикинуться невинной овечкой – раз плюнуть! Но что же делать, как спасти их обеих: думай, думай, свежая головушка!
– Та-ак, хорошо, – сказал Пачморга. – Сейчас мы в присутствии понятых: Виктора Сергеевича Поклонского и Ольги Дмитриевны Учадзе – произведем осмотр вещей, находящихся в сумке, которая, по словам дочери пропавшей, принадлежит именно ей.
Он открыл сумку и принялся по одной выкладывать вещи, которые там находились: спортивные штаны Елены, дочерин подарок, – при виде их Алевтина вскрикнула, будто из сумки достали не штанцы, а змею, – желтый свитер… И зачем она не оставила эти вещи в квартире, а потащила с собой, но чего ей было бояться, вины-то за собой она не чувствовала, теперь же, хоть трупа им никогда не найти, имелись вещи, которые, как они думают, были на трупе. Но это можно, можно объяснить: нашла-де, и все, нашла вместе с сумкой. А в квартире что делала? Тоня-то, дорогая соседка, постаралась, конечно, описать их встречу. «А драгоценности!» – в спомнила вдруг Елена и даже застонала, обратив на себя пристальное внимание Петровича, оторвавшегося от своих записей. – Золотишко-то, которое она прихватила на черный день! Вот он, повод для убийства! Тут уж не два червонца!» Елена впилась глазами в сумку, ожидая, что вот сейчас из нее извлекут деревянную шкатулку. Пачморга между тем продолжал выуживать из сумки предмет за предметом: старый пиджак Елены, шаль Медеи, книгу, обернутую в газету «Аргументы и факты», – листать книгу полицейский не стал, – зеленый очечник с очками – забыла вытащить, очки-то ей теперь ни к чему, – целлофановый мешочек с пятью сотенными и мятыми десятками да еще ключом от квартиры. Елена безнадежно ждала. Шкатулка с золотыми украшениями, нажитыми честным трудом, лежала на самом дне… Ничего никогда не носила, даже обручальное колечко, пять лет назад, когда развелась с мужем, сняла с безымянного пальца, и вот за собственные колечки да кулон придется ей теперь, даже и при отсутствии трупа, гнить в тюрьме. Но Пачморга больше ничего из сумки не доставал… Припрятал козырь? Елена, приподнявшись, заглянула в сумку и увидела, что она пуста. Что это значит? Неужто Клава догадалась спрятать улику, пока те стучались в дверь? Она, отклонившись назад, поглядела вбок, на лавку, и увидела согнутую безнадежно Клавину спину. Да нет – куда ей. Да ведь Клава и не знала, что она взяла с собой украшения. Где же тогда они? Вернее, у кого?
– Все это мы внесем в реестрик, – сказал Пачморга, – в свое время. А пока, Ольга Дмитриевна? – поглядел он на тетю Олю, и старенькая тетя Оля с готовностью, точно ученица, вскочила с лавки. – В чем была одета Елена Тугарина в последний раз, когда вы ее видели?
Тетя Оля издали показала пальцем на стол:
– А вон в те шаровары с полоской и в свитер желтковый.
Приблизившись, но с опаской поглядывая на одежду, снятую, как она думала, с убитой, соседка доверительно говорила:
– Это все, товарищ-господин, – не знаю, как величать, – Медея виновата, наследство ее проклятое, я сразу говорила, нехорошее это место, отказалась бы Леночка от домишка, глядишь, и жива была бы! А ведьма эта, – показала она на Елену, – ишь ведь, как глазищами-то зыркает! – сказала, что она внучка ее, бесстыжие твои глаза! А то я не знаю, что у нее только один внук был! Меня ведь не проведешь!
