Из зазеркалья на нее глядело гладкое и чистое, без единой морщинки и складочки детское, чуть длинноносое личико с упрямым подбородком. Елена вспомнила: ведь ей исправляли неправильный прикус, она носила когда-то скобу, после чего подбородок перестал выдаваться вперед. В каком же это классе было? Но глаза смотрели совсем не по-детски, в них читался настоящий Еленин возраст, и оттого лицо казалось отталкивающим. Волосы оказались без химической завивки, не крашеные, золотисто-русые, густые, но короткие, как были у старухи. Елена поймала себя на том, что назвала себя, бывшую, старухой. Шестьдесят шесть лет… какая же старуха?! Никакая не старуха! Но детское личико в зеркале и упрямо выпяченный подбородок твердили: старуха, старуха! Медеино платье висело на ней мешком, из-под подола торчали две палочки-ножки, ступни были повернуты носками внутрь, Елена, поглядев на свои ноги, поставила пятки вместе, носки врозь и отворотилась. Скорее всего, она даже еще не девушка.
Перед тем как выйти из квартиры, Елена поглядела в глазок: никого. Быстро захлопнула дверь снаружи и только стала поворачивать ключ, как услышала скрип и, обернувшись, увидела соседку Тоню, которая стояла на пороге своей квартиры и пристально глядела на нее. Ничего хорошего этот взгляд не предвещал.
– А ты кто такая? – спросила соседка, подходя вплотную и нависая над ней, – ну, конечно, она, кроме всего прочего, и ростом стала меньше, еще неделю назад они с Тоней были вровень.
– Квартирантка, – сказала первое попавшееся Елена, хотя уж кому, как не Тоне, знать, что она не пускает квартирантов, даже отдыхающих лет десять как перестала пускать, с тех пор как ее обворовали. Конечно, сейчас Тоня и вспомнила эту тысячу раз пересказанную ей историю, опять, мол, обворовывают.
– Ага, значит, квартирантка! А сумка-то у тебя Еленина! – заметила настырная соседка.
И зачем только она общалась с ней, вот ведь глупая, сидела бы дома, а не таскалась по соседям.
– Ну-ка, показывай, чего в ней! – Тоня одной рукой вцепилась ей в плечо, а другой в сумку, вот ведь стерва бдительная, пользуется тем, что сильнее ребенка.
– Не имеете права! – пронзительно запищала Елена. – Меня в магазин послали и дали эту сумку, чего вы щиплетесь, отпустите сейчас же, а то заору!
Последний аргумент странным образом подействовал, и соседка отпустила плечо, может, Тоня сама хотела орать, звать на помощь, а то, что предполагаемая воровка тоже хочет орать, сбило ее с толку. Елена, освободившись от соседских тисков, нарочно медленно стала спускаться по лестнице, хотя ей очень хотелось побежать. Она спиной, едва прикрытой креп-жоржетом, чувствовала недоверчивый Тонин взгляд. Перепрыгнув внизу через три последние ступеньки, Елена увидела входящих в дверь подъезда Алевтину и Александра: ой, как загорели! Следом шел замешкавшийся в дверях, верный оруженосец Витя Поклонский, правда, без камеры. Она вжала голову в плечи. Они переговаривались промеж собой, а на нее и внимания не обратили. Елена услышала Алевтинины слова:
– Я чувствую, что-то случилось.
– Не гони лошадей, Аля, – говорил Поклонский. – Ну что с ней может случиться?
Его взгляд равнодушно скользнул по ней, по той, с которой случилось, ох как случилось! Сейчас они встретятся с Тоней, и она им доложит про подозрительную девчонку с Елениной сумкой… Выйдя из подъезда, Елена пустилась бежать не разбирая дороги. Она-то пешая, они – на колесах: телевизионная «Волга» стояла неподалеку от подъезда, под платанами.
Елена постаралась убраться как можно дальше от дома. Вечерело. Она присела на край подвернувшейся скамейки, стоявшей под развесистой финиковой пальмой, со стволом, похожим на ананас, и стала думать, куда ей, бедной молодке, теперь деваться. Вот история: еще посадят за ограбление собственной квартиры, как малолетнюю преступницу. Хоть обратно в ванну полезай. А что это даст? Про то, как вернуть утраченную старость, в несгоревшей книге ничего не говорилось.
Скамейка стояла хоть и неподалеку от вокзала, но в укромном месте. Высокая железнодорожная платформа заканчивалась ступеньками; перед глазами были перепутанные железнодорожные пути. У низких семафоров зажглись круглые зеленые глаза. Елене даже на билет не хватало, разве только до ближайшего Краснодара, в один конец. А туда зачем? Кто там ее ждет? Мимо, набирая ход, работая черными лоснящимися локтями железных колес так, что никакому африканскому бегуну и не снилось, с грохотом и стуком, обдав ее пыльным ветром, пронесся поезд.
Елена протерла запорошенные глаза: рядом с ней, на другом конце скамейки, сидел непонятно откуда взявшийся гигантского роста господин, видимо, нерусской национальности: в огромной кепке-«аэродроме», надвинутой на самые глаза и завязанной под подбородком черными веревочками, которые были пришиты к краям, из-под кепки торчали во все стороны темные, довольно длинные, всклокоченные волосы, завивавшиеся на концах в крутые кудри. Господин (видать, из соседней республики) одет был в клетчатую рубаху, лопавшуюся на выпуклой груди, и в синие спортивные штаны, разошедшиеся по всем швам и доходившие только до колен; а на ногах ничего – сосед по скамейке оказался бос. Елену потрясли его ступни, достававшие, ей показалось, до самых рельсов, как только поезд их не отдавил. Прямо баскетболист какой-то! Да какой баскетболист – бомж. Елена потянула носом – но учуяла только тонкий аромат распускавшейся где-то азалии. Но бомж был настоящий громила. Елена отодвинулась на самый край. Ребенка-то всякий обидеть может. Тут он кашлянул так, что Елена подскочила, и повернулся к ней.
– Барышня! – произнес бомж громовым голосом, запрятанным в пустую бочку грудной клетки. – Милая барышня!
Лицо его показалось Елене настолько несообразным, что она как ошпаренная подхватилась и припустила что есть духу по направлению к вокзалу, боясь услышать за спиной топот чудовищных ног, но слышала только:
– Гражданка! Мамзель! Госпожа! Сударыня! Товарищ! Сестричка! Ученица!
Елена вбежала под крыло остановки, приютившее тучу возвращавшегося с работы народа, и дождалась вместе со всеми маршрутку.
Автобус проезжал мимо вокзала, она увидела в окно, сквозь вереницу людей, кипарисов, киосков, пальм, что скамейка у железнодорожных путей пуста. Громила-бомж исчез.
Елена доехала до Сочи, вышла на первой попавшейся остановке и побрела куда глаза глядят. Тут, увидев на углу киоск с пирожками, она поняла, как проголодалась, купила и пирожков, и хачапури, в магазинчике рядом – йогурт с кефиром и пошла, уминая пирожок, от Курортного проспекта вниз, к Зимнему театру. По правую руку осталась местная телестудия – место прежней Алевтининой работы.
Елена обошла здание Зимнего театра кругом. И с торца, чуть в стороне, увидела густые заросли бамбука. Она двинулась в глубину зарослей и обнаружила в середине бамбуковой рощицы небольшую полянку, как раз, чтоб уместиться человеку в лежачем положении. Тут валялась и упаковка из-под молочной продукции, и пустые водочные бутылки: знать, кто-то уже облюбовал это место до нее. Елена с опаской вглядывалась в бамбуковые джунгли, но никого не увидела. И бамбуковая листва шелестела так доброжелательно, и ей так не хотелось уходить отсюда, искать новое место ночлега. Здесь она была в центре города и в то же время в центре бамбукового леса. Она вдруг отчетливо вспомнила параграф из учебника «Ботаники», там говорилось, что бамбук за ночь вырастает на 30 сантиметров, в Китае существовала казнь: связанного человека клали плашмя на бамбуковые ростки, и они прорастали сквозь тело. Она достала спортивные штаны и, устроив постель из свитера, пиджака и штанов, легла, накрывшись Медеиной шалью. Если бамбук вздумает расти сквозь нее, она почувствует, не привязана ведь она к этому месту.
