Узкая и зловещая лестница ведет на Мост Вздохов.
В нем пыльный, мрачный проход. По сторонам – окна, заделанные решетками, которые изнутри кажутся куда менее воздушными и изящными, чем снаружи, издалека. Преступника вели в камеру этой темной жилой. Останавливаясь здесь, у окна, на мгновение, он прощался с дневным светом, а часто и с самой жизнью. Лучшего места для последнего вздоха нельзя и отыскать! Направо вся бесконечная даль лагун, залитых солнечным светом, с черточкою Лидо на краю, с Сан Джорджио Маджоре ближе… Гондолы скользят по лазурным каналам, словно перламутром одетые облака несутся мимо. Изредка мелькнет птица… а там, впереди, по направлению черного и мрачного хода, уже тускло слезятся лампадки в руках суровых и молчаливых тюремщиков, уже слышится пронзительный визг дверных петель, щелканье железных замков и отдаленное, слабое позвякивание цепей…
Тюрьму Карчиери иногда называли Piombi – Свинцовая, потому что ее крыша была покрыта свинцовыми листами, и это делало пребывание там в жаркую пору совершенно невыносимым. Однако не меньше славились и ее подвалы.
Два человека неспешно продвигались в непроницаемой тьме подземного коридора, слабо рассеиваемой огнем фонаря.
Столь медленно шли они не потому, что плохо различали путь. Здесь оба могли идти хоть с закрытыми глазами, вдобавок за долгие годы они научились видеть в темноте. И не зрелище холодного камня, сочащегося стылыми слезами подземных вод, не болезненные стоны, слышимые то здесь, то там, не визг цепей, не душераздирающие вопли, вдруг проносящиеся под низкими сводами, замедляли их путь. Нет, они едва замечали, едва слышали все это. Если кто-то и думал, что в могиле лучше, чем в этих подвалах, то уж никак не эти два человека, которые служили тут тюремщиками и находили свою работу вполне привлекательной. А шли они медленно только потому, что спешить особо было некуда. Какая разница, сейчас или через час настигнет смерть того, за кем они идут?.. Тюремщикам этим частенько приходилось бывать и палачами, а потому они были властны в своем времени. Сейчас как раз выдался такой случай.
Впрочем, один из них не отказался бы пойти побыстрее. Он был младше сотоварища лет на десять и служил в Карчиери недавно, так что кровь его еще не успела оледенеть и невольно бежала по жилам живее при мысли о том, как молода и хороша собой узница, к которой они идут. Бедняжку ждет смерть, это правда… но они-то останутся в живых, а значит, будет только справедливо, если оставят себе немножко приятных воспоминаний по этой хорошенькой преступнице. Беспокоился Паоло (так звали молодого тюремщика) лишь оттого, что Лука, его сотоварищ, обычно считал себя вправе – по старшинству! – первым иметь дело с женщинами, которые нет-нет да и перепадали в награду усердным служителям правосудия. Обычно Паоло терпеливо ждал; однако сегодня особенное нетерпение разъедало ему чресла. Он робко надеялся, что ежели Лука не торопится, значит, не больно-то хочет позабавиться. Может быть, плоть его поостыла и для задора он пожелает поглядеть, как исполняет свое дело молодой и горячий Паоло? Ну что же, тот обеспечит ему зажигательное зрелище! Правда, жаль бедняжку, у которой воспоминание о слюнявых губах и вялом отростке Луки будет последним в жизни. Но… но ведь никто не помешает Паоло сменить напарника и еще раз утешить узницу перед тем, как они задушат ее и вынесут тело, чтобы сбросить в канал?
Словом, мечты в голове Паоло роились самые радостные, и он ощутил себя так, словно вдруг споткнулся – и упал на черный, осклизлый пол, когда в камере их встретила не обезумевшая, рыдающая, готовая на все ради продления жизни женщина, а неподвижное тело, столь же холодное, как та каменная скамья, на которой оно лежало.
– Вот те на… – растерянно промямлил Паоло, а Лука сокрушенно зашмыгал носом:
– Да, не повезло… Померла!
– Неужто померла? – испугался Паоло. – А может, в бесчувствии? Говорят, с благородными это бывает.
– Да какая она благородная! – пренебрежительно хмыкнул Лука. – Распутная монашка. Нашел тоже благородную!
– Распутная монашка? – изумился Паоло. – Да за что же ее сюда одну, когда тут весь монастырь должен по лавкам сидеть, и не один монастырь?!
– Дура потому что – вот и очутилась здесь, – пояснил Лука. – Умные-то не попадаются! А эта, верно, спятила: мало ей показалось обыкновенных мужиков – захотела священника! И не простого! Знаешь, на кого она покусилась? На секретаря папского посланника!
– Да что ты говоришь?! – ужаснулся Паоло. – Самого папы римского?!
– Ага, вот именно. Сам я точно не знаю, но Марио, тот, что прислуживает писцам, говорил, мол, посланник этот прибыл из Рима с проверкой благочестия в наших монастырях, да проверки никакой учинить не успел, потому что секретарь его в первую же ночь затащил к себе в келью эту девку и давай из нее бесов изгонять! Ходят слухи, будто она его всего высосала, ну и, чтоб снова взбодрить, стегала кнутом.
– Кнутом? – взвизгнул Паоло, и Лука принужден был сурово шикнуть на не в меру возбудившегося напарника:
– А ну, замолкни! Опасные разговоры!
– Я молчу, молчу! – истово зашептал Паоло. – Только скажи, что с тем секретарем сделают? Марио не рассказывал?
Марио был в своей среде важным лицом, и знакомство с ним весьма льстило самолюбию Луки.
– Мне рассказывал, – подчеркнул он, как если бы беседы с Марио были для него самым обычным делом. – Не повезло бедняге. Сам понимаешь, из-за него вся эта затея с проверкой провалилась. Ну какая теперь может быть проверка?! Посланник папы с позором отбыл в Рим, а еще раньше наши-то снарядили туда донесение: ну и распутников, мол, вы прислали в нашу святую обитель!.. Ну а секретаря тут оставили: ответ за все держать. Посланник же столь разъярился, что начал пить. Остановившись на постоялом дворе, он выпил сряду пять кружек вина с водой, и кружек столь больших, что каждая могла вместить три обыкновенные кружки. И что ты думаешь?! К вечеру того же дня помер! Кто говорит, что от злости, кто говорит – от какой-то необычной болезни, другие утверждают, что от воспаления горла. Как бы то ни было, наказание Господне поразило его внезапно и быстро. А вот секретарю худо пришлось. Он лишен всякой чести, достоинства, сана, бенефиций. Надели на него рубище, дали в руки деревянное распятие и отвели в вечную тюрьму.
– Где же? – начал озираться Паоло. – В какой камере?
– Да не у нас! – отмахнулся Лука. – Если бы у нас, его бы хоть кормили! Беднягу же заточили в верхней келье того самого монастыря, который он осквернил своим блудодейством. Двери в ту келью заложены наглухо, чтоб ни выйти из нее, ни войти никто не мог.
– Ни войти никто не мог? – в священном ужасе повторил Паоло. – Он, стало быть…
– Вот-вот, – сурово кивнул Лука. – Дана ему одна чаша воды и один ломоть хлеба, одна посудина масла и факел. А распоряжение от Совета инквизиторов такое: держать его там замурованным, чтоб жил столько, сколько достанет ему продовольствия и сил.
– Сколько достанет ему продовольствия и сил… – эхом отозвался Паоло, вообразив себе жуткое зрелище медленного умирания. Впрочем, поскольку вся его служба тюремщика состояла именно в созерцании такого медленного умирания, он довольно скоро ободрился и с новым сожалением воззрился на простертое на лавке тело: – Да, но с ней-то что делать?
