И оказалась совсем не там, где была вчера.
Вместо низенького домика кладбищенской конторы она вышла к громоздкому склепу, внутри которого громоздились гранитные саркофаги. За этим склепом была кладбищенская стена.
Что за черт? Как она умудрилась заблудиться?
Женя вернулась на предыдущий перекресток.
Вот ангел со сломанным крылом, вот безутешно рыдающая мраморная девушка, вот надгробие в виде античного храма… точно, прошлый раз она проходила именно здесь.
Женя попробовала повернуть в другую сторону, прошла несколько минут – и оказалась среди заброшенных могил, вросших в землю замшелых каменных памятников и покосившихся крестов, на которых невозможно было прочесть имена погребенных. Жене стало вдруг страшно – ей показалось, что давно прошедшее время затягивает, засасывает ее, как болото или зыбучие пески, и она уже не сможет вернуться в сегодняшний день, к своей обычной жизни.
Она заметалась, пытаясь выйти хотя бы на прежнюю, знакомую дорожку.
Кусты хлестали ее по лицу, цеплялись за одежду, как будто не хотели выпускать, она рванулась вперед…
И вдруг оказалась именно там, куда шла, – перед одноэтажным домиком с подслеповатыми окнами.
Женя облегченно вздохнула, кое-как привела в порядок волосы и одежду и вошла внутрь.
Здесь все было точно так же, как накануне.
Стены, увешанные планами, картами и фотографиями, письменный стол, заваленный бумагами, толстяк за этим столом, который, как и вчера, разглядывал какую-то карту.
– Мы сегодня не принимаем, – проговорил он точно так же, как вчера. – Приходите завтра…
– Не позже трех часов, – продолжила за него Женя, – после трех вы закрываетесь.
Толстяк удивленно поднял на нее глаза.
– Здравствуйте, – приветствовала его Женя. – Я к Аркадию Борисовичу. Он у себя?
– К кому? – переспросил хозяин кабинета.
– К Аркадию Борисовичу Ерусалимскому! – повторила Женя с нетерпением.
– К Ерусалимскому? – толстяк удивленно поднял брови. – Да что вы! Он у нас уже очень давно не работает! Лет пятнадцать, наверное. Не знаю, жив ли он – он уже тогда был очень старый!
– Что вы такое говорите? – перебила его Женя. – Я же только вчера с ним разговаривала! Он сидел вон в той комнате! – Она показала на дверь в глубине кабинета.
– Не знаю, что вы такое говорите! Этого быть не может! – Толстяк надулся от возмущения, казалось, еще немного – и он лопнет, как перезрелый помидор.
Но в этом его возмущении Женя заметила какую-то ненатуральность. Он явно переигрывал и, казалось, смотрел на себя со стороны – как я, удачно разыгрываю недовольство?
Вдруг за окном послышалось громкое рычание мотора.
Толстяк подскочил, выбежал из-за стола, подбежал к окну и громко заверещал:
– Эй, вы что там делаете? Кто вам это позволил? Кто вас вообще сюда пустил с экскаватором?
В ответ из-за окна донеслась цветистая матерная тирада.
Толстяк ахнул, бросился к двери и стремглав вылетел наружу, крича по дороге:
– Да я вас… да я тебя… да что же это такое! Да кто пустил, да тут же могилы старые, художественная ценность!
Женя проводила его взглядом и решила не терять времени.
Она открыла дверь, за которой должен был находиться кабинет Ерусалимского.
Со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось – та же тесная, захламленная комната, загроможденная каменными обломками, заваленная фотографиями и гравюрами с изображениями памятников и надгробий. На прежнем месте валялись крыло каменного ангела, обломок колонны, мраморный завиток, отбитая голова. Только самого Аркадия Борисовича не было.
Женя обошла стол, заглянула в шкаф, через который Ерусалимский сбежал накануне, – нигде не было никаких следов хозяина этого кабинета. Ну правильно, не в шкафу же он прячется от нее. И никакой мистики – подговорил этого жуликоватого толстяка, чтобы тот отвязался от Жени, – вот и все. Ну, мы еще поглядим, как дело обернется…
На столе Женя увидела знакомую гравюру с каменным надгробием – два льва, два раскидистых дерева.
Теперь она знала, что это – герб рода Гамильтонов.
И вдруг, под влиянием какого-то порыва, Женя схватила эту гравюру, свернула ее в трубку и спрятала в сумку.
Из соседней комнаты донеслись какие-то невнятные громкие звуки, словно кто-то огромный прочищал горло.
Женя вышла из кабинета Ерусалимского.
Толстяк уже сидел на своем месте. Увидев ее, он возмущенно запыхтел, как закипающий чайник:
– Вы что это? Вы почему это там? Вы что это там делали? Вы по какому это праву?
– Да ладно, – отмахнулась Женя, – думаешь, не знаю, чем ты тут занимаешься? Памятники старинные с могил воруешь и на сторону продаешь!
Она сказала это просто так, чтобы толстяк не приставал и не вздумал ее обыскать, но тот вдруг ужасно побледнел, потом покраснел и начал хватать ртом воздух. Женя даже испугалась, что он тут и окочурится на рабочем месте. Впрочем, какое ей дело? Но, выходит, она права, толстяк – жулик, ишь, как его разбирает.
Ладно, пора уходить, ничего она тут больше не выяснит. И Ерусалимского не найдет.
У ворот кладбища ее настиг звонок мобильника. Номер был незнакомый.
– Женя… – раздался неуверенный, смущенный голос, – Женя, это Расторгуев.
– О! – удивилась Женя. – Здравствуйте, Андрей Палыч! А вы разве не в Москве?
– Я уезжаю сегодня ночным поездом, и я хотел… – он помолчал, так что Женя решила взять разговор в свои руки.
– И вы хотели попрощаться. Что ж, всего вам хорошего, как говорится, счастливой дороги. Мне было очень приятно с вами пообщаться, вы хорошо танцуете…
– Женя! – теперь в голосе Расторгуева не было неуверенности. – Я не хочу прощаться, я хочу с вами увидеться! Посидим в кафе, поговорим, потом погуляем, погода такая хорошая…
– Хорошая? – Женя вспомнила, что с утра лил тоскливый дождь, а теперь и правда дождь прошел, и даже небо голубое сквозь тучи кое-где просматривается неровными клочками. – Да, и правда, хорошая… но, понимаете…
– Понимаю, – перебил Расторгуев, – но и вы меня поймите. Нам нужно поговорить, и если вы думаете, что я к вам клеюсь, или подбиваю клинья, или как там у вас еще говорят, то это не так. Вы меня интересуете совершенно по другому поводу.
«Вот как?» – Женя вовремя прикусила язык, чтобы не сказать это вслух. Отчего-то ей стало обидно, то есть не то чтобы обидно, а как-то неприятно. Все-таки этот Расторгуев – ужасно противный тип. Одно слово – зануда. И по какому, интересно, поводу Женя его интересует? Снова начнет про родителей расспрашивать, докапываться? Ох, и за какие грехи ей это наказанье!
