— Да сочтемся как-нибудь, шиш лесной, — благодушно расплылся в ухмылке купец, и ты вздрогнул: точно так же улыбалась купцу Княгиня минутой раньше. — Шавят люди, конечно — про змия, про молоньи! — да только медведицу оголодалую так запросто дубьем не прогонишь… Ладно, иди, Дуфунька. Гуляй. А с тобою, Рашель Сергевна, у меня еще один разговор имеется. Я ведь насчет службы не зря заговорил — и вправду хочу тебя на хозяйство поставить… А ты иди, Дуфунька, иди.
От тебя не укрылось, какие взгляды время от времени бросал купец на Даму Бубен. А в конце концов, почему бы и нет? Велики ли ее лета? — а сейчас и вовсе помолодела, разрумянилась. Эх, закружит Рашка купцу голову — перед ней и князья в свое время устоять не могли…
Ну и ладно, пусть ее кружит.
Не твоего это ума дело, Валет Пиковый.
Ты лучше вот о чем подумай: из-за одних ли дел сердечных выгораживал вас обоих купец перед урядником? Да и рубщик тот в село не случайно в нужный момент заявился… Были вы у купца в долгу мелком, пустяшном — а теперь вырос долг, ай, вырос!
Чем отдавать придется?..
* * *
В избе никого не оказалось. Нет, не то чтобы совсем никого: на полатях залихватски храпел в стельку пьяный Филат, набравшийся по случаю воскресенья куда больше обычного — но, пьяный хозяин, он не в счет. Пелагея, небось, ушла к соседке — на жизнь пожаловаться да языком почесать; ребятня по селу гасает, а Акулька… Кто ее знает, где это конопатое бедствие мотается?
На столе сиротливо возвышался кривобокий горшок. Ты принюхался. Слава богу, там оказался квас, а не сивуха. В горле пересохло — то ли от купцова коньяка, то ли от новостей — так что квас пришелся кстати.
За спиной вскрикнула входная дверь. Ты не обернулся. Зачем? Если и без того известно, что подобным образом обижать ни в чем не повинную дверь может только непоседа-Акулька?
— Ну, спасибо, Акулина, — сказал ты, ставя горшок на стол, и лишь теперь повернулся к девке.
— А как ты, дядь Друц, узнал… ой, а за што спасибо-то?!
— За язык твой длинный. Что б мы с Рашелью без тебя делали? А так, считай, на весь уезд прославились!
— Я это… я ж как лучше хотела! — Акулька в расстройстве чувств шмыгнула носом и потупилась. — А то про вас все: ссылочные! колодники! мажье семя! душегубцы! А вы и не душегубцы совсем! Вон, ты нас с Федюньшей от медведихи оборонил, и тетя Рашелька… она самая добрая! Сухарей дала, солонины… Я ж хотела, как лучше — штоб они все на вас шавить кинули!
— Сядь, — коротко бросил ты, и вздорная Акулька, на удивление, послушалась сразу.
Присела рядом на лавку.
— Как лучше, говоришь, хотела?
— Ну да! — девчонка подняла на тебя честные глаза. Круглые, как пятаки. И все, что ты хотел ей сказать: куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями, под какую погибель она, дура, вас с Княгиней чуть не подвела… Моргнули глаза девчоночьи. Хлопнули длиннющими ресницами. Блеснули слезой. И все твои слова, объяснения, упреки — все это разом схлынуло.
Без остатка.
Она ведь действительно — не со зла. От честной, ветошной, беспонятливой дури. Ей объяснять: все одно навыворот поймет — и опять примется языком молоть! На одну беду восемь склепает… Илья Роман-чай, старый вожак из твоего родного табора, про таких говаривал: "Мири калимо — кхандэла бахтимо!" В смысле: "Моя хоть и черная, зато счастьем пахнет!.."
Ты просто замолчал. Хотел встать и пойти прочь из избы — но Акулька тебя опередила.
— Дядь Друц… — сказала она так, что ты невольно обернулся. — Дядь Друц, миленький… научи ты меня, а?
— Чему?
Ты уже понял — чему. Ты понял, и внутри все сладко опустилось в томительном ожидании. Что, Княгиня моя, говорят, фартовые расклады парами случаются? Привалило тебе — теперь моя очередь?
Да, Княгиня?
— Ну… со зверьем толковать, штоб понимали! Как ты с медведихой. Ну и… колдовать! — выпалила Акулька.
Решилась-таки.
Слово сказано.
А по Закону: было слово — должен быть и ответ.
Ну что, Друц, ответишь «да»? Возьмешь девку в фартовую науку, в крестницы-подельщицы? Покажешь, как со зверями толковища толковать? как замок чем попало, хоть ногтем, хоть гвоздем ржавым открывать? как коням крылья на бегу отращивать, как сторожам глаза отводить? грозой следы заметать? личину напускать? Покажешь? Научишь? Скажи "да"! — и тебе разом полегчает, перестанет хрустеть и ныть спина, а пальцы мигом станут гибкими и послушными, как прежде… Да что там пальцы! Джя, морэ! — тебе предлагают подарок, роскошный, царский подарок, такой же, какой недавно отхватила Княгиня! Соглашайся, глупый ром! Ведь взамен девка всего лишь хочет…
Нет, не того она хочет, что ты ей дать можешь. Чуда она хочет, чуда расчудесного! А у тебя все чудеса арестантским халатом кончаются… или теми кольями, что Даньку-Алого в мясной блин раскатали. Ну и что? Твоя ли забота?! Сама ведь напросилась, верно? Никто за язык не тянул?!
Никто. Да, забота левая, да, не такой ты ангел, чтоб на чужом горбу в рай не въехать, особенно ежели сами горб подставляют. Одна беда: и в раю петля с мылом, всенепременно варавским, для сих целей предназначенным, сыщется.
Для обоих.
В Уложенье о Наказаниях на сей счет двух мнений нет — и беглецу, и пособнику.
Чтоб не спешили бегать.
— …Не хотел я с тобой о мажьем фарте говорить — да, видать, придется, — ты вздохнул и начал устраиваться на лавке поудобней. — Значит, хочешь тайному ремеслу учиться?
— Ага! — радостно блеснули глаза Акульки.
Аж пятаки рублями стали.
— А ты хоть знаешь, кто такие они — маги?
— Знаю! Это которые род свой от Магога-Поганца ведут. Простые люди от Гога-Праведника, а маги от Магога! — на одном дыхании протараторила гордая своими познаниями Акулька. — Про них еще батюшка в церкви сказывал, только никто не понял. Так тетка Сохачиха потом всем разъясняла, по Псалтыри.
— Есть далеко на юге страна Персия, — пояснил ты, отсмеявшись. — Так вот: там магами издавна называли жрецов Огня. Тех, что Солнцу земно кланялись. А люди, как всегда, не разобрались, и стали звать магами всех, кто чудные обряды творит. Ну а после решили: они творят-творят, да и натворят! — так ведь?! Значит, всех в один котел, на один костер, и соли не жалеть! Хотя речь не о том, — оборвал ты сам себя.
Ерунду порешь, Валет Пиковый! Или от девки заразился, сам сказочником решил стать? Может, еще рОман ей тиснешь? "Похождения благородного мага Бовы-колдунца, коий взятое у богатых раздавал сирым да убогим, за что и пострадал от власть предержащих…"
Гувернантки, говорят, слезами умываются!
— Магия, Акулина — хуже крамолы. И церковь, и наука, и законы, что властями светскими изданы, на нее запрет накладывают. Не бывает, дескать! — а раз не бывает, значит, ересь и фиглярство, и подлое смущение малых сих. Уразумела?
