С детской площадки смущенно махали сестрички Ярвинен. Висящие на резинках варежки раскачивались в такт. Оранжевые комбинезоны расстегнуты, шарфы размотаны, теплые вязаные шапочки сбились назад. Воздух прогрелся, и, глядя на сестричек, Варя тоже расстегнулась и спрятала в карман шапку. Она хмурилась, не зная, как вести себя с маленькими предательницами.
— Не суди их, — раздался знакомый голос. — Все помогали как могли. Это ведь они указали тебе дорогу в Лес…
Варя обернулась, щурясь от яркого солнца. Возле живой изгороди незаметно и тихо стояла баба Галя. У ног ее, перепачканный кровью из множества ран, лежал поджарый зверь, похожий на большую черную собаку. Варя вскрикнула, бросилась к телу, зарылась пальцами в холодный мех.
— Не плачь по ней, не надо, — участливо проворчала баба Галя, и Варя с удивлением поняла, что капли, падающие на спутанную шерсть, — это ее теплые слезы. — Она сделала что должна и умерла не напрасно. Мы похороним ее в Лесу, и она прорастет прекрасным деревом…
— Нет, — всхлипнула Варя, — только не в Лесу!
Сухая невесомая ладонь погладила ее по волосам:
— Ты еще многого не знаешь… Там теперь все будет по-другому. Здесь теперь все будет иначе, присмотрись!
Двор и в самом деле переменился. Смахнув слезы, Варя глядела во все глаза, не понимая, почему не заметила этого раньше. Ее дом преобразился, стал похож на диковинный аттракцион, созданный воображением ребенка. Весь он состоял из лестниц, соединяющих два мира: веревочные, украшенные яркими флажками ниспадали с верхних этажей, деревянные спускались с этажей пониже, были даже целые пристройки с металлическими ступенями! А еще шесты как у пожарных, горки, порожки, крылечки и даже одна здоровенная дверь, прорубленная прямо в стене! В распахнутых окнах стояли люди, те, кого Варя часто встречала в обычном мире по дороге в школу, магазин или на прогулке. А от ее окошка, радостно голося, сломя голову несся к своим девочкам дядя Андрей.
Как скорый поезд, он промчался мимо Вари, обронив по пути тяжеленную связку всевозможных ключей, ключиков и ключищ. На ходу перемахнув ограду, дядя Андрей сграбастал радостно хохочущих дочек длинными руками, обнял, стиснул, прижал. По изможденному худому лицу тянулись широкие блестящие дорожки. Счастливая троица обнималась, переплетаясь руками, словно ветками. Они неуловимо менялись, сливаясь в единое целое, пока — Варя не поверила своим глазам — не превратились в куст сирени с тремя стволами. Большим и двумя поменьше. Куст облепили почки, в мгновение ока ставшие листьями. Светло-фиолетовые цветы густо покрыли еще недавно голые ветви. Они облетели так же быстро, как появились, оставив после себя дивный, невозможный среди зимы аромат. Листья пожелтели и опали, но вопреки всему куст сирени не казался ни голым, ни одиноким. Тихонько и восторженно охнула мама.
— Видишь, — грустно улыбнулась баба Галя. — Все меняется. Теперь все будет хорошо.
Железная дверь скрипнула, как ворота кладбищенской ограды. Изломанная тень упала на дорожку Двора. Моментально стих птичий щебет, и даже солнце как будто стало светить тусклее.
— Ничего не будет хорошо, — прохрипело окровавленное чудовище, стоящее на крыльце. — Вы! Падаль! Мясо! Забыли, кто я?! Забыли, что я с вами сделаю?!
Подволакивая сломанную ногу, Арина спустилась. На ней буквально не осталось живого места, лишь ошметки плоти, кое-где прикрытые кожей. Помятый клещ кое-как цеплялся за шею, двигая мертвыми челюстями. Тонкое тельце его полопалось, сочась густой сукровицей. Заслоняя Варю, мама бесстрашно загородила твари путь.
— Напомнить вам, черви?! — визгливо крикнула Арина. — Я всех вас изведу! Всех до единого!
Обломки пальцев потянулись к Варе. Подушечки белели пронзившими их костями, содранная кожа висела клочьями. Клещ недовольно ерзал, перебирая лапами. Странно, но Варя совершенно не чувствовала страха.
— Ты слишком шумная для того, кого уже нет, — спокойно сказала баба Галя.
Клещ уставился на нее бессмысленными глазками, крутанул хоботком и вдруг запищал так пронзительно, что Варе захотелось поковыряться в ухе. На раздутом боку появилась новая глубокая рана, следом еще одна. Дернулась сломанная нога, точно кто-то выдрал из нее кусок мяса. Что-то невидимое терзало чудовище, заставляя его верещать от боли и страха.
Постепенно они начали проявляться, как лестницы, как звенящая капель, как весь новый облик Двора. Огромная часть его, его сердце и его кровь — его жильцы. Необычные, странные, порой даже страшноватые, они окружили похитительницу тел плотным кольцом, не давая ступить и шагу. Варя видела их всех и видела гигантскую прозрачную каплю, опускающуюся со второго этажа.
— Я убью вас! — извиваясь от боли, вопила тварь. — Убью! Разорву! Изничтожу!
Капля опустилась Арине на голову, поглотила до самой шеи, начисто заглушая крики. Окровавленные руки ударили дрожащий студень раз, другой, но только сами увязли. Прозрачное тело дернулось, словно змея, глотающая мышь, и тело Арины в нелепой позе повисло в воздухе.
— Варя, — посеревшими губами прошептала мама. — Варя, милая, кажется, нам пора домой.
Чтобы ободрить маму, Варя крепко сдавила ее холодные пальцы. Подошел Егор, улыбаясь льдинками глаз:
— Она их не видит. Каждый видит только своих. Один лишь Ключник видит всех. — Он протянул Варе громоздкую связку ключей: — По-моему, это твое.
* * *
Елку решили поставить в Вариной комнате. Большая, пушистая, она заняла целый угол. Пластиковые лапы немного заслоняли окно, но так было даже интереснее — словно Двор прятался за сказочным еловым лесом. Дома пахло сдобой, корицей и чаем с лимоном. Впервые за долгие годы они встречали Новый год не перед телевизором, а перед самым обычным окном… ну хорошо — перед необычным окном!
Во Дворе тоже нарядили елку, настоящую, живую. Жильцы покинули квартиры, едва не ставшие им могилами, и радостно встречали грядущий год. В раскрытые створки окна доносился праздничный гул и рвался теплый ветер.
На Вариной стороне улицу заметал снег, и редкие опаздывающие прохожие торопились к столу.
По ту сторону окна капало с крыш, и сосульки отражали заходящее солнце.
Под бой курантов наступало Лето.
…Где живет Кракен
Вблизи цистерна казалась еще больше. Огромная, некогда белая, а ныне увитая трещинами и ржавыми потеками, будто плющом, она возвышалась над детьми как самый настоящий небоскреб. Вообще-то когда ты маленький, над тобой возвышается абсолютно все: дома, автобусы, грузовики, непонятные и вечно занятые взрослые. Даже мальчишки из старших классов, которые отбирают деньги, данные родителями на завтраки, и те нависают над тобой словно башни. Правда, мало кто считает себя маленьким в десять лет. Первая в жизни круглая дата, первый официальный юбилей как будто завершает некий цикл, по окончании которого слово «маленький» к тебе больше не применимо. Словно ноль на конце десятки — не зацикленная в круг линия, а спираль, переводящая тебя на новый виток.
