— Что с тобой, Сорокин? — Недовольно произносит она. — Что за внешний вид? Ты вообще куда пришёл?
Я смотрю ей прямо в глаза и ничего не отвечаю. Это ещё больше бесит её и Полина Сергеевна расходится не на шутку. Она начинает нудную лекцию об отсутствии уважения, о том, что у меня нет никакого понятия об этике и порядке. Она отчитывает меня и параллельно негодует по поводу целого поколения. В самый разгар пылкой речи я прерываю её.
— Вы знаете, как погиб Артём Левин? — Спрашиваю я довольно громко и дерзко.
— Что ты говоришь! — Возмущается Полина Сергеевна. — Хватит…
— Вы знаете, как он погиб? — Снова перебиваю я, повышая голос.
— Сорокин! — Строго пытается успокоить меня учитель, — Перестань…
Но поздно. Меня успокаивать теперь поздно. Я всё для себя решил.
— Его убили, — говорю я и поднимаюсь со своего места.
Класс замирает. Полина Сергеевна ошарашена моим заявлением, хотя, конечно же, все всё знали. Все, безусловно, знали про какую-то драку, но никто не употреблял слова «убили».
— Его убили, — повторяю я громче и чётче, почти по слогам, чтобы до этих идиотов дошло. — Забили до смерти. А знаете почему?
Я выхожу и встаю перед всем классом. Я хочу смотреть им в глаза. Я хочу, чтобы они видели — у меня нет страха. Я не боюсь их.
— Потому что он был геем, — продолжаю тем же тоном. — Он был геем и поэтому его убили. Такие же как вы. Вы же мечтали сделать это, — я смотрю в глаза своим друзьям, Владу и Пашку. Они отводят взгляды. — Вы травили его, оскорбляли и фантазировали, как будете убивать. Вы должны быть очень рады.
— Как будто ты сам не травил его… — бросает несмело Катя Сидоренко с первой парты.
— Заткнись! — Обращаюсь я к ней. — Ты видела то, о чём говоришь? Ты хоть раз видела, чтобы я бросил в него что-нибудь или начал ржать, смакуя его изнасилование?
Катя отводит глаза и замолкает.
— Прекрати, Дима! — Делает ещё одну попытку Полина Сергеевна. — Не говори глупостей…
— Заткнитесь! — Грубо обрываю я и продолжаю. — Артёма убили. Я хочу, чтобы вы все это знали и запомнили. Откуда я это знаю? Потому что я тоже гей.
По классу пролетает едва уловимое шушуканье.
— Да, я гей. И мы были с Левиным друзьями. Просто вам нельзя было этого говорить. Теперь вы знаете. Можете и меня убить. Прямо сейчас можете убить меня, как такие же подонки как вы убили Артёма. Подкараульте после уроков и убейте, фашисты сраные! Я не хочу никого из вас больше видеть! Не хочу даже одним воздухом с вами дышать!
Я выхожу из класса, громко хлопнув дверью. Я хлопаю так громко, что дверь едва не слетает с петель. Я ухожу из школы и еду к другу Артёма Андрею.
Андрей открывает дверь и замирает на пороге. Мне кажется, он просто не сразу узнаёт меня.
— Дима? — Как-то неуверенно произносит он.
— Да, привет, — отвечаю я. — Можно войти?
Он кивает. Я прохожу и рассказываю ему, что только что сделал.
— Смело, — грустно произносит он.
Мы выпиваем коньяка и потом долго разговариваем, сидя на кухне.
— Я очень любил Артёма, — говорит Андрей. — Как друга. Он был таким хорошим, таким светлым парнем…
— Да, — перебиваю я, — он был самым лучшим.
— Что собираешься делать теперь? — Спрашивает Андрей.
— Не знаю. В школу больше не вернусь. Мне теперь там точно делать нечего.
— А дома?
— Дома брат-урод… — я задумываюсь на минуту и принимаю решение. — Хотел записку им написать, но сейчас думаю, скажу всё в глаза и уйду. Пусть подавятся своей ненавистью.
— Не боишься?
— Уже нет.
Я и правда уже ничего не боюсь. Самое страшное, что я мог представить за последние несколько месяцев — это потерять Артёма. Самое страшное случилось. Я понимаю, что мне больше нечего бояться.
— И куда ты потом? — Спрашивает Андрей. — Тебе есть куда пойти? Можешь у меня пожить сколько хочешь.
— Нет, спасибо.
— Куда же ты пойдёшь?
— Не знаю, — говорю. — В Москву поеду… Или куда-нибудь, куда денег хватит. Мои всё равно если и будут меня искать, то только чтобы убить. Уеду, а там посмотрим, может, сдохну как бомж на вокзале…
— Не говори так!
— Да ладно! — Я усмехаюсь и делаю очередной глоток коньяка. — Самое худшее уже случилось. У Артёма впереди была карьера, будущее… А моя жизнь ни хрена не стоит. Я и не умею ничего.
Мы выпиваем ещё молча, потом сидим, смотрим в окно, вспоминаем, каким был Левин. Потом, уже вечером, я ухожу.
Дома меня встречает как всегда подвыпивший отчим, раздражённая мама и старший брат, который смотрит на меня и радуется. Идиот, он совершенно ничего не понимает.
— О, наконец-то за ум взялся! — Говорит он, имея в виду, наверное, мою новую стрижку и высокие ботинки. — Наш теперь? Хватит со своими балбесами по турникам сидеть…
— Надо поговорить! — Обрываю я.
— Чо такое?
— Со всеми. Мама где?
Серёга зовёт маму. Я не хочу проходить в квартиру, потому что не хочу задерживаться тут ни на минуту. Из кухни выходит мама. Отчим вытаскивает свою ленивую задницу из комнаты, чтобы посмотреть, почему же это я стою на пороге.
— Мне надо вам кое-что сказать, — спокойно начинаю я, когда все уже смотрят на меня в недоумении.
— Что такое? — Взволнованно спрашивает мама, тоже немало удивленная, конечно, столь резкими переменами в моём внешнем виде.
— Я гей.
Немая сцена. Несколько секунд никто не говорит ни слова. Потом мама охает, брат матерится, отчим вообще стоит, выпучив глаза.
— Чо? — Как будто с наездом наконец произносит брат.
— Не чо, а что! — Бросаю в ответ. — Я гей. Комментировать, думаю, не надо. Умные все, всё знаете. Счастливо оставаться.
Я ухожу, даже не закрыв за собой дверь. Я ухожу из своего дома навсегда. Я не знаю, будут ли они думать обо мне, скучать, волноваться. Мне это неинтересно. Меня это не волнует. Меня волновала жизнь любимого человека. Теперь мне всё равно, куда идти. У меня хватает денег, чтобы купить билет на поезд до Москвы. Там у меня тоже никого нет, как и здесь. Но там меня никто не знает, а значит, не будет пытаться убить. По крайней мере, первое время. Но мне не страшно.
