И даже потупился. Так отвечают девушки на предложение о замужестве. Становилось совсем непонятно, кто кому делает предложение и в чем его суть.
– А как тебя зовут? – решила закрепить их союз Вика.
– Свен.
– Я поеду с тобой, Свен, – сказала Вика, открыто посмотрев на него.
И как не поехать, когда в пользу Свена говорили сразу три обстоятельства. Во-первых, викинги всегда всех побеждали, это самые крепкие и мужественные ребята всех времен и народов. У Вики в школе по истории всегда была не вполне твердая тройка, что оправдывало такое умозаключение. Во-вторых, мыши симпатичнее черепах. Даже летучие. По крайней мере, шустрее. А это уже немало для такой девушки, как Вика. В-третьих, при одном взгляде на Свена душа взмывала в такую высь, в сравнении с которой самолет полз по земле на брюхе.
Впервые в своей жизни Вика захотела служить мужчине, зачарованная громадьем его планов. Он рассказывал ей о мышах, а она любовалась его увлеченностью. И представляла себя рядом с ним всю в белом, потому что без белых одежд в научных лабораториях делать нечего. Даже коммуна хиппи и бегство в Мексику были скучны и обыденны по сравнению с такими перспективами. Что Мексика? Крайняя точка раздолбайского вектора ее жизни. А тут намечался крутой поворот, окно в другое измерение. Прямо-таки новый космос, посередине которого, как Солнце, сияет Свен. А она, подобно Луне, будет летать вокруг него, отгонять метеориты, разгребать звездную пыль, загибать хвосты комет, чтобы ничто не отвлекало ее мужчину от науки. По астрономии у Вики тоже была тройка.
От такого крутого поворота кружилась голова. Это вам не косяк с марихуаной скручивать. Тут настоящий экстрим намечается. И душа Вики завибрировала от предвкушения нового фортеля.
Благообразный швед потянулся к ветрам, которые гуляли в голове русской девушки, которая манила новыми ощущениями, напрочь отсутствовавшими в его прежней жизни, замкнутой в периметре университетского кампуса. А Вику притягивали белые одежды, которые своим лаконизмом затмевали пестрые фенечки, по крайней мере, казались куда экзотичнее. А на экзотику она всегда делала стойку.
Суть научной проблемы, которой занимался Свен, состояла в следующем. Среди летучих мышей есть отряд мышей-вампиров. Кровь нужна этим летучим кровопийцам, как рыбам вода. И если на ночной охоте какой-то мыши не везло, то ей грозила смерть. Тогда другая мышь проявляла благородный альтруизм, готовность поделиться с ближним. Сытая мышь отрыгивала кровь в рот голодного сородича, то есть добровольно становилась донором. Но самое потрясающее начиналось дальше. Когда мышь-донор оказывалась без ночной порции крови, она безошибочно находила именно ту мышь, которую спасла прежде, и предъявляла свои права на кровь. Кровь как будто бралась в долг, и этот долг всегда возвращался. Но как мыши опознавали друг друга? Как кредиторы находили заемщиков? Вот вопрос, который мучил мировое научное сообщество. Свен мечтал ответить на него и прославиться за счет мышей-вампиров.
А Вика мечтала начать новую прекрасную жизнь, летая в белых одеждах вокруг мужчины-солнца.
* * *
Гуано – это помет летучих мышей. И гуано плохо отстирывается. Это первое, что поняла Вика, оказавшись со Свеном в научной экспедиции. Так что про белые одежды пришлось забыть. Что-нибудь попроще, немаркое, что не жалко выбросить.
Впрочем, присмотревшись к коллегам Свена, Вика подумала, что такой антураж им подходит. Их трудно было представить в другой одежде. Неопределенного цвета шорты, серые футболки, панамы цвета хаки. Не люди, а человекообразные мыши. И Свен с видимым удовольствием слился с ними, зарыв в гуано свой светлый образ.
Ему постоянно было некогда. Он ускорялся, завидев Вику, и обозначал пантомимой: «Потом, потом». А когда потом? Только ночью. Она приходила к нему в палатку, когда весь лагерь засыпал. Это было его условие. Вернуться к себе надо было до общего подъема. Это тоже предписывалось Свеном в довольно категоричной форме.
Вика приходила в свое жилище на краю лагеря и до подъема лежала с открытыми глазами, прокручивая в сотый раз историю их отношений, восстанавливая по дням хронику их угасания. Признавалась себе, что сегодняшняя ночь ничего не изменила. Но ведь будет следующая, и она обязательно что-то воскресит. Вика жила, как летучая мышь, – ночами.
В первые дни их аргентинской жизни, пока не прибыли в лагерь, Свен был само очарование. Вика была хозяйкой положения и упивалась ролью укротительницы викинга. Он был такой большой и такой послушный, полностью зависимый от ее интонации, взгляда, прикосновения. Они останавливались в дешевых отелях, пили вино, держались за руки, смотрели на закат, то есть делали все, что положено делать молодым влюбленным в сентиментальных романах. Свен не разочаровал ее ни в одном моменте, ни в одном звене этой истории.
Но как только прибыли в лагерь, Вика поняла, что пришлась не ко двору. На нее смотрели с любопытством, но это было любопытство со знаком минус. Вика почувствовала, что кажется коллегам Свена странной, в лучшем случае забавной. Она не там и не так смеялась, не то говорила, не так реагировала на дождь, не с тем настроением выходила к ужину, в общем, не попадала в тон. Как будто фальшивила, выделяясь из их дружного хора. Чужак, одним словом.
И только уходя за периметр лагеря, подальше от людей и поближе к мышам, она находила свою тональность, чувствовала, что опять звучит мощно и точно, бегом возвращалась, чтобы донести себя в этом виде. Но огонек внутри задувался при первой встрече с покорителями мышей. Попытки были тщетными. Совсем как у ее мамы, пытающейся идти в ногу с дочкой.
Вике частенько вспоминался детский мультик про Дюймовочку. Там жук в порыве чувств подхватывал героиню и приносил к своим сородичам, чтобы похвастаться, дескать, смотрите, какая у меня есть краля. Но жуки только брезгливо разглядывали маленькую хорошенькую девочку и сокрушались, что у нее лишь две ноги. Тогда жук понимал, что погорячился, и быстренько возвращал Дюймовочку туда, откуда взял.
Свен вернуть Вику не мог, не находилось повода. Наверное, он завидовал жуку. Хотя вряд ли он смотрел этот советский мультфильм. У них, у викингов, свои мультики.
В глазах Свена поселилось отчуждение. Он видел Вику глазами коллег и стыдился своего выбора. Как только она подходила к вечернему костру, чтобы присоединиться к их компании, расслабленный и веселый швед превращался в натянутый нерв, ожидающий неловкого шага своей подруги и готовый нейтрализовать ее неудачные шутки в глазах окружающих. Он становился похожим на вратаря, бдительно защищающего ворота своей команды.
И Вика понимала, что он прав. От неуверенности в себе, от ночных безрадостных вахт, от заискивающих попыток понравиться этой разномастной, но в чем-то очень однородной компании, она потеряла живость и обаяние – то главное, что составляло ее прелесть. Она поблекла, как будто выцвела.
Чем больше Вика старалась сойти за свою, имитировать манеры и привычки друзей Свена, тем хуже выходило. Рожденная в России, имеющая за плечами ритуальный костер из школьных учебников, опыт нудистских пляжей, умение плести фенечки, своеобразный английский язык, выученный под руководством наркомана Джона, она со всем скарбом прежних впечатлений и навыков не могла ловить нюансы поведения друзей Свена. А потому ее имитация носила форму жесткой пародии, когда похожесть приобретала форму гротеска. Она была тем зеркалом, в котором повадки друзей Свена отражались в комичной форме. Заглядывать в это зеркало было неприятно, поэтому компания обтекала ее стороной. Она очень старалась. И потому все портила.
