– Есть у меня один план.
Они придвинулись друг к другу, как заговорщики, и Астраханский продолжил:
– Тебе нужно взять такую же чашку, налить в нее кофе и высушить…
Она сразу же продумала технологию:
– Например, феном.
– Положи чашку в прозрачный пакет и сделай так, чтобы Тищенко пришел в твой кабинет и увидел ее. Когда ты будешь твердо уверена в том, что он заметил чашку, выйди из кабинета.
– Но как мы узнаем, виновен он или нет?
– Я буду за ним наблюдать. Как только он возьмет в руки чашку, я зайду в кабинет и вытрясу из него правду.
– Когда я должна это сделать?
– Затягивать нельзя. Давай завтра утром.
– А если он не заинтересуется чашкой?
– Заинтересуется.
– Почему ты в этом уверен?
– Если на той чашке остались его пальчики, значит, Тищенко рассчитывал, что ее не найдут.
– А если он прикасался к чашке во время примерки?
– Завтра все узнаем. – Астраханский повел головой и прислушался: – Мне показалось или ты тоже это услышала?
Надежда замерла. Из-за стены послышался крик Ираиды Самсоновны. Они бросились к двери и спустя мгновение ворвались в ее кабинет.
– Что происходит?!
Надежда и Астраханский увидели, как Валентин Михайлович Соколов энергично валтузит Власова. Освободив одну руку, он влепил Григорию Александровичу пощечину. Было очевидно, что она не первая и не последняя.
Держась на расстоянии, Ираида Самсоновна вскрикивала:
– Да что же это такое! Немедленно прекратите!
Власов извернулся и ткнул Соколова кулаком, тот пошатнулся, но от него не отцепился.
Лев Астраханский бросился к дерущимся и растащил их в разные стороны.
– Вы что? С цепи сорвались? – спросил Лев с недоуменной улыбкой.
Разгоряченный и от этого еще более аристократичный Соколов повернулся к Ираиде Самсоновне и с пафосом произнес:
– Я люблю вас, Ираида Самсоновна!
Власов посмотрел на него, потом на нее и вытер с губы кровь:
– Да пропадите вы оба пропадом!
Григорий Александрович вышел из кабинета, хлопнув дверью. За ним собрался выйти Соколов, но Астраханский вызвался сопроводить его до закройной.
Оставшись наедине с матерью, Надежда с осуждением спросила:
– Доигралась?
– Не ожидала от Валентина Михайловича такого накала страстей, – призналась Ираида Самсоновна. – Надо же, что придумал: устроить драку в моем кабинете!
– Я бы на его месте сначала настучала тебе, – проговорила Надежда.
– Это слово не из лексикона Соколова.
– Он порядочный человек. Жаль, что ты не ценишь его.
– Ценю… – Ираида Самсоновна спросила: – У тебя нет сигареты?
– С собой – нет.
– Очень жаль…
Вернувшись в свой кабинет, Надежда обнаружила там Астраханского. Она спросила:
– Что Соколов?
– Я проводил его до закройной. Побоялся, что они опять сцепятся где-нибудь в гостиной или на улице. – Лев усмехнулся: – Твоя мамаша – та еще штучка!
– У нее непростой характер, но в целом она неплохой человек.
– Неплохой… Непростой… – повторил за ней Астраханский. – Лукавые слова. Нет, чтобы попросту сказать: характер – плохой и человек – так себе.
– Не смей так говорить. Она – моя мать.
Астраханский подошел к Надежде и обнял ее:
– Прости.
– Знаешь, Лев, меня не оставляет одна мысль…
Он усадил ее на диван и сел рядом с ней:
– Поделись.
– Примерка Шимаханского началась без пятнадцати одиннадцать.
– Ты же говорила, что по сути примерки не было. Был разговор, – напомнил ей Астраханский.
– В данном случае это не имеет значения. Я говорю только о времени.
– Ну, хорошо. И что?
– В пятнадцать минут двенадцатого Шимаханский и Тищенко вернулись из примерочной.
– Ну, если ты говоришь…
– Шимаханский и Воронович вышли из ателье примерно в одиннадцать восемнадцать. Сразу, как только надели пальто.
– Я не понимаю, что тебя так смущает?
– Есть одна неувязка, – проговорила Надежда. – Воронович притащил Шимаханского в гостиную примерно без двадцати двенадцать.
– Ну и что?
– Прошло двадцать минут. Неужели не понимаешь?
– Нет, не понимаю.
– За это время они могли уехать далеко. Ночью, в отсутствие пробок – на другой конец Москвы. И, если бы уехали, Воронович повез бы Шимаханского в приемный покой ближайшей больницы или где-нибудь остановился и вызвал «Скорую» на то самое место.
– Кажется, что это логично, – согласился Астраханский.
– Мне не дает покоя задержка во времени. Что происходило в течение этих двадцати минут?
Лев спросил:
– Тищенко когда ушел из ателье?
– Сразу после того, как ушли Воронович и Шимаханский.
– Он мог подойти к машине и продолжить разговор с Шимаханским.
– Теоретически – да.
– Что было на самом деле, мы вряд ли узнаем, – сказал Астраханский и, взглянув на часы, закончил: – Значит, завтра утром?
Надежда подтвердила:
– Ровно в одиннадцать.
Глава 27
1863 год
Москва, Замоскворечье
Страх и горе воцарились вокруг сгоревшего бального павильона. Красота, знатность и гордость обеих столиц России была поругана и обращена в прах. Огонь не пощадил никого.
У пепелища бродили обгоревшие, едва укрытые от холода люди. У каждого была только одна цель – найти останки своих близких людей. Мужья искали своих жен, матери – дочерей. Иные, отыскав среди живых дорогих сердцу людей, с криком радости бросались в их объятия.
Среди выживших было немало обгоревших и раненых. Таких лакеи со всеми предосторожностями переносили в уцелевший дворец княгини Закревской. Мало-помалу туда перебралась большая часть выживших в пожаре и не оставлявших надежды отыскать своих близких.
Повсюду раздавались стенания и звучал громкий плач. Прислуга разносила нюхательную соль и питье.
Семен Порфирьевич Зотов бродил среди обгоревшей, покрытой пеплом публики. Здесь было много людей в разодранном, истребленном огнем платье. Благодаря легким нарядам сильнее всего пострадали дамы. Жизнь некоторых находилась в опасности или, по крайней мере, им предстоял долгий путь к излечению.
