Надежда смотрела на Крымова, пытаясь осмыслить его слова.
– Значит, портрет писался по памяти?
Кирилл Семенович продолжил:
– В свое время меня очень заинтересовала эта нестыковка, и я перелопатил множество документов, прежде чем нашел свидетельство очевидца. В своем письме другу этот господин написал, что купец Зотов заказал Сомову прижизненный портрет дочери. Я подчеркиваю – прижизненный! – Выкрикнув последнюю фразу, Крымов опасливо оглянулся на служительницу зала и демонстративно прикрыл свой рот ладонью.
– Прижизненный портрет после ее смерти? – озадаченно поинтересовалась Надежда.
– Я сделал вывод, что Сомов начал писать портрет еще при жизни Грушеньки, но дописал его позже, то есть в шестьдесят четвертом году.
– Это все объясняет.
– Но и это еще не все! В другом источнике, тоже в письме, друг Сомова, некто Ледящев, описывает безутешное отцовское горе и психические немощи Зотова. Он пишет, что Зотов заказал модистке копию того самого платья, в котором погибла его дочь, и потребовал, чтобы Сомов написал ее в этом платье. Кроме того, по его требованию Грушенька должна была держать в руках ларчик с приданым.
– На нашем портрете она и вправду держит в руках ларец.
– Но, что самое странное, Зотов велел написать за спиной дочери не зеленые деревья, как планировалось вначале, а зимний замерзший парк. Так он хотел выразить свое горе. Лето – это жизнь. Зимой – все мертво.
– Как символично.
– Но к моменту окончания картины Зотов совсем потерял разум. По официальной версии, Василий Сомов отдал безумному старику копию портрета, а оригинал оставил себе. Что происходило дальше, вы знаете: Сомов умер, в его мастерской случился пожар, картина сильно обгорела. В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году ее купил Третьяков.
– Вы что-нибудь слышали про захоронение приданого Грушеньки? – спросила Надежда.
– Слышал и даже читал в документах того времени. По мне, так это полная чушь.
– Говорят, что до сих пор неизвестно, где она похоронена.
– Это правда. Но я бы списал это на сумасшествие Зотова. По свидетельствам очевидцев, он с первых дней после гибели дочери вел себя очень неадекватно. Еще один факт: получив портрет дочери, Зотов исцарапал его, накорябав на ларце какие-то буквы. Сомову пришлось записывать это безобразие.
– Отчего умер Сомов? – спросила Надежда.
– По заключению врачей – от чахотки. Но я думаю, что от несчастной любви.
– Мне не по себе от этой истории, – призналась Надежда.
– История красивой и сильной любви притягивает к себе и отпускает не скоро. Так же, как таинственные истории известных картин.
– Это правда.
– Вам очень не повезло, Надежда Алексеевна. Мне жаль, что картину украли. И, знаете, о чем я вас попрошу? Если вдруг картина найдется, обязательно мне позвоните.
Надежда пообещала Крымову позвонить. Они расстались, и она поспешила в ателье, надеясь захватить хотя бы окончание важной примерки.
Подойдя к ателье, она увидела, что у крыльца снова припаркован бежевый «Гелендваген» Валтузовой.
Глава 23
День потрясений
И все-таки Надежда опоздала на примерку. Заказчица, жена известного драматурга, явилась раньше назначенного времени, и Валентин Михайлович справился сам.
С клиенткой Надежда встретилась в фойе, когда она уже собралась покидать ателье. Они любезно расцеловались.
– Как жаль, что вы уходите, и у нас не получится поболтать за чашечкой чая, – посетовала Надежда.
– Отчего же не поболтать? – сказала клиентка. – Я никуда не спешу.
– Тогда, может быть, вернемся в гостиную?
Они отдали свои пальто охраннику и прошли в гостиную. Надежда велела Виктории накрыть чайный стол. Попутно спросила у нее:
– Валтузову примеряли?
– Ее примерка назначена на следующий понедельник, – сказала Виктория.
Устроившись в креслах, дамы заговорили о прошедшей примерке и о погоде, после чего перешли на обсуждение нового приобретения Ираиды Самсоновны – консольного столика.
– Кажется, Людовик Шестнадцатый? – спросила клиентка. – Обожаю мебель этого стиля.
Она встала с кресла и подошла к консольному столику. Провела рукой по мраморной столешнице, потом присела и осмотрела резные ножки. Вернувшись к чаю, немного помолчала, потом проронила:
– Мне кажется, Ираиду Самсоновну обманули…
– В чем? – поинтересовалась Надежда.
– Это не Людовик Шестнадцатый.
– Семнадцатый? – пошутила Надежда.
– И не семнадцатый. Это подделка. – Заказчица опустила глаза. – Мне очень жаль. Представляю, какую сумму с нее содрали.
– То есть вы считаете, что это современная подделка под стиль Людовика Шестнадцатого?
– Я в этом убеждена, потому что слишком хорошо его знаю. – Заказчица встала и снова подошла к консольному столику: – Идите сюда! Идите!
Надежда подошла, и она предложила:
– Проведите пальцем по древесине.
– Ну, вот… – Надежда провела пальцем по поверхности ножки.
– Чувствуете шероховатости?
– Нет.
– А они непременно должны быть. Шероховатости и различные метки доказывают, что кресло делали вручную. На подлинном Людовике Шестнадцатом должны быть следы рубанка.
– Ножку могли изготовить на станке.
– Машинное производство мебели началось в тысяча восемьсот шестидесятом году. Уверена, при продаже Ираиде Самсоновне датировали столик многим раньше. А теперь, пожалуйста, сравните ножки стола между собой.
– Ножки как ножки… – Надежда критически их оглядела. – Все одинаковые.
– В этом вся фишка. Они должны отличаться по размерам и форме. Детали ручной работы не могут быть идеально симметричными.
– Кажется, вы правы…
– И обратите внимание, что древесина – золоченая. В эпоху Людовика Шестнадцатого мебель чаще всего делали из красного дерева и покрывали прозрачным лаком. Уверена, если соскрести золочение, вы увидите светлую древесину.
– Какая досада, – проговорила Надежда, возвращаясь к своему чаю.
– Теперь такое случается часто, – вздохнула заказчица.
– Эту консоль матери продал ее старинный друг.
– К сожалению, из-за денег люди теряют совесть.
После чаепития Надежда проводила клиентку до выхода и, символически расцеловавшись на прощание, вернулась в гостиную.
– Где моя мать? – спросила она у Виктории.
– Кажется, у себя.
Надежда поднялась на второй этаж и зашла в кабинет матери:
