– Уже поздно, я ухожу домой. Ты что-то еще хотела?
– Фотографии с приема. Скинь в сетевую папку, я потом заберу.
Ираида Самсоновна склонилась к ноутбуку и спустя минуту сказала:
– Готово.
Проводив мать до лестницы, Надежда вернулась в свой кабинет и увидела, что Лев рассматривает в лупу два снимка.
Она подошла к компьютеру, открыла сетевую папку и перетащила на рабочий стол файл с фотографиями. Сказала Астраханскому:
– Можешь смотреть в деталях.
– Взгляни, – Лев протянул ей лупу. – Знаешь этого человека?
– Я и без лупы тебе скажу: это Козырев.
– Что за птица?
– Точно не знаю.
– На этом снимке он передает Шимаханскому бокал с шампанским.
– Или Шимаханский только что передал бокал Козыреву.
– Да, верно… – согласился Астраханский. – И то, и другое возможно. – Он показал другой снимок: – А здесь Шимаханский и Козырев уединились с явным желанием поговорить без свидетелей. – Лев взглянул на Надежду и, заметив в ее лице признаки недосказанности, спросил: – Что такое?
Она опустила глаза:
– Прости. Я не рассказала тебе…
– Ну, так расскажи.
– Во время приема, примерно в десять часов, я застала Козырева одного в темной примерочной.
– Что он там делал?
– Говорил по телефону.
– О чем?
– Козырев говорил странные, я бы сказала, провокационные вещи.
– Например?
– Я слышала фразы: «не хочу этого делать», «ничем хорошим это не кончится», «вы обезумели», «он не переживет этого дня».
– Ух ты! – Астраханский покрутил головой. – За одни эти слова можно сажать в тюрьму. – В ответ на удивленный взгляд Надежды он улыбнулся: – Шучу, конечно.
– Там, в темноте, мне было не по себе.
– Сначала нужно понять, в каком контексте говорились эти слова, и только после этого делать выводы. – Лев снова посмотрел на фотографию Шимаханского и Козырева. – По их лицам видно, что они говорят о чем-то неприятном. Посмотри, как хмурится Шимаханский. Надо бы разузнать, что это за тип…
– Я еще не все рассказала, – проговорила Надежда. – Вчера Козырев приходил на примерку костюма и предложил мне участвовать в конкурсе дизайнеров одежды.
– Козырев здесь при чем?
– Сергей Аполлинарьевич спонсирует конкурс.
– Зачем ему это?
– Не знаю, но очень хочу участвовать. Победитель конкурса покажет свою коллекцию на Неделе высокой моды в Москве.
– Хотелось бы знать, в чем коренной интерес Козырева… – сказал Лев.
– Вряд ли это получится.
– Ну, почему же…
– Я не понимаю тебя. – Надежда посмотрела на Астраханского, пытаясь угадать, что он имеет в виду.
Лев улыбнулся.
– Участвуй в конкурсе. Тогда мы наверняка узнаем, чего он хотел.
– Хорошая идея, – улыбнулась Надежда. – И главное – полностью совпадает с моими планами.
– Теперь скажи, почему не брала трубку? Я звонил сто сорок раз.
– Потому, что когда ты звонил, я любезничала с двумя кавалерами.
– Один из них – Осташевский, другой – Фридманович?
Надежда кивнула:
– И здесь ты в точку.
Астраханский сложил фотографии в пакет, выключил настольную лампу и в приказном тоне сказал:
– Теперь едем домой.
Надежда сняла туфли и села на диван. Астраханский присел на корточки, чтобы застегнуть ее сапоги.
– У меня к тебе просьба, – сказал он.
– Слушаю.
– Мне нужно место для встреч с информатором.
– Ты хочешь использовать для этого мое ателье?
– Что-то вроде того…
Надежда встала с дивана, и Лев помог ей надеть пальто. Она застегнула пуговицы и ответила:
– Ну как же отказать такому галантному кавалеру.
Глава 9
1863 год
Москва, Замоскворечье
– Калерия Федоровна, выйди из комнаты! – Семен Порфирьевич Зотов строго посмотрел на жену, и она вышла за дверь. Дочь Грушенька собралась выйти за ней, но Зотов приказал: – Ты, Агриппина, останься! – Он затворил дверь и медленно обернулся к дочери. – Я запрещаю тебе не то что говорить, но даже смотреть в сторону этого брандахлыста
[8].
Грушенька молча опустила глаза, однако родитель, как видно, рассчитывал на ответ.
– Слышала? – громко спросил он.
– Да…
– Уяснила?
Она кивнула. Семен Порфирьевич взял дочь за плечи и резко встряхнул:
– Не слышу!
– Я все поняла, – сказала Грушенька. – Только ведь он ничего худого не сделал…
– Не смей защищать его!
– Я не защищаю. Мне совершенно все равно. – Сказала Грушенька и, опустив веки, отвела глаза в сторону, чтобы не видеть злого лица родителя.
– Было бы все равно, не побежала бы в сени. – Отец поменял тон: – Зачем изводишь себя, Грушенька? Зачем нас с матерью мучаешь?
– Я решительно не понимаю… Это не правда…
– Что за бессмысленный вздор ты говоришь! – Зотов повысил голос, но в нем уже не было той убедительности, а была только отцовская боль. – Как будто я не вижу, как ты по нем сохнешь.
– Что вам угодно, папенька? – не выдержав, взмолилась она. – Чтобы я разлюбила Сомова? Но это невозможно, и я решительно ничего не могу изменить.
– Отца позорить?! Себя с грязью мешать?! – во всю мощь своих легких взревел Семен Порфирьевич, и в комнату влетела Калерия Федоровна.
– Пожалей дитятко! – Она бросилась к мужу на грудь: – Не губи, Семушка!
Он грубо оттолкнул ее и, перед тем как выйти из комнаты, зло прокричал:
– Два сапога – пара! Обе – дуры!
Морозным вечером санная карета семейства Зотовых остановилась у подъезда, где плотными рядами уже стояли другие экипажи.
Грушенька отрешенно смотрела в стенку кареты. Калерия Федоровна сдвинула шторку, на что Зотов сердито обронил:
– Жди, покуда придет лакей.
Явившийся лакей растянул складные ступени и распахнул дверцу кареты. Семен Порфирьевич ступил на ковровую дорожку, постеленную до парадного входа, и подал руку жене. Она спустилась по лестнице и уступила дорогу дочери. Грушенька перешагнула через чугунный сундук с горячими углями и вышла из обитой мехом кареты на холод.
