— Предательство, Марина, это всегда осознанное действие одного человека. Полина, насколько мне известно, не приставляла нож к твоему горлу. Ты могла бы все рассказать мне, а не искать желающих заплатить за твое унижение.
Еще когда она пересказала тот их с Полиной разговор, я все никак не мог понять, почему моя умница-помощница, которая прекрасно знает, что о таком нужно рассказывать, как на исповеди, вдруг ничего мне не сказала. А ведь она рассказывала о куда более страшных и неприятных вещах, например, когда нанятые конкурентом отморозки поймали ее и час прессовали в фургоне в какой-то подворотне, пытаясь выудить интересующую их информацию. Я пытался делать вид, что это просто странность, недомолвка, в конце концов просто нежелание встревать в семейные дрязги. Но именно эта «странность» не дала мне окончательно списать Марину со счетов.
Когда я позвонил Михаилу и дал добро на слежку и проверку, уже к вечеру он вывалил мне увесистый список всех ее грешков. Правда, все они начались сразу после угрозы Полины. До этого в прошлом Марины даже мой ушлый безопасник не смог найти ничего крамольного.
— Я всегда была рядом, когда была вам нужна! — слышу истерические нотки в голосе своей, теперь уже бывшей помощницы. — Всегда рядом. Исполняла все, что вы захотите, все капризы!
— Капризы? — Эта откровенная нелепость заставляет меня повернуться к ней лицом.
Марина яростно вцепилась в коробку со своими вещами: оказывается, в моем кабинете их было прилично. У нее заплаканное лицо, и мне почти жаль эту девчонку, потому что ей всего двадцать пять, она чуть младше моей жены и действительно прекрасно выполняла свои обязанности, но после этой выходки она не дождется хороших рекомендаций. Не потому, что я мстительная сволочь — я отпущу Марину с тяжелым сердцем, потому что надеялся видеть ее на этой должности как минимум до наших седин. Просто я дорожу своим именем, и не могу разбрасываться рекомендациями направо и налево. Марине будет трудно найти новую работу на аналогичной должности и таким же окладом. Но она, я уверен, не пропадет.
— Я всегда вам угождала! — продолжает Марина. — Все, чтобы вы были довольны! Я была с вами, когда никто не был! Я же… я же…
Она уже не сдерживается, кричит, как ненормальная, и Михаил врывается в кабинет с шашкой наголо, готовый отстаивать мою жизнь даже ценой своей. Понимаю, что это его работа, но чувствую себя паршиво: уж от женщины меня точно не нужно защищать.
— Все в порядке, — говорю прежде, чем он тяжело опускает ладонь ей на плечо, и Марина немного проседает в коленях. — Мне не нужна помощь. Проведи Марину до выхода и поймай ей такси.
Я знаю, что она хотела сказать, и рад, что моя бывшая помощница не успела закончить.
Михаил возвращается минут через десять, буквально за шиворот тянет мальчишку-курьера с желтым бумажным пакетом в руках.
— Не захотел отдавать, Адам Александрович, личная доставка прямо в руки.
Пацан воровато озирается и протягивает планшет, где я оставляю свою подпись.
Михаил не спрашивает моего разрешения, чтобы вскрыть его. Бросает короткий взгляд, хмурится — и протягивает мне перетянутую двумя красными резинками пачку фотографий.
Среди моих знакомых нет тех, кто срочно женился, и я точно не пропускал никакое важное событие, чтобы на меня вдруг свалились какие-то фотографии. Я и фотографии-то полюбил только после того, как увидел снимки Полины и Гнездо птицы Додо.
На плотных кусочках глянцевого картона какие-то неясные тени. Пытаюсь рассмотреть несколько наугад, но не вижу ничего, что могло бы привлечь мое внимание. Бросаю на Михаила вопросительный взгляд. Он сразу понимает: вертит конверт, смотрит все опознавательные знаки и с минуту вчитывается в бирку, где указан получатель.
— Все правильно, Адам Александрович.
Я мысленно передергиваю плечами, перекладываю фотографии сверху вниз, и когда уже собираюсь от них избавиться, посчитав чей-то дурацкой шуткой, что-то цепляет мой взгляд. Даже не сразу понимаю, что: обычная, такая же, как и предыдущие, размытая фотография, как будто снимали на камеру старенького телефона. Освещение плохое, на заднем фоне тусклый свет за разноцветными, плотно закрытыми занавесками. А всем снимке только одно светлое пятно: что-то белое, скомканное. Интуитивно разворачиваю фото — оказывается, я смотрел на них не с того ракурса.
Она лежит на боку: совершенно голая, с растрепанными волосами и руками, которые связаны запястье к запястью. Толстая веревка тянется выше, крепится в удавке на шее. Тут даже без тонкого знания материала понятно, что любая попытка освободиться будет сдавливать горло. Я понимаю, что привлекло мое внимание: глаза, хоть девушка и не смотрит в камеру, но именно в этом все дело.
Она смотрит в пол, между бровями напряженная складка. Как будто прячется от того, что ей омерзительно. Очень знакомый жест.
Я судорожно листаю фото, ищу доказательства своей ошибки. Это же ошибка, просто галлюцинации? От напряжения слишком сильно сжимаю пальцы на стопке, и когда пытаюсь снять верхнее фото, то просто рву его, потому что бумага не хочет выскальзывать из тисков судорожно сжатых пальцев.
На следующей фотографии уже очень хорошо видно лицо: это Полина, хоть ей здесь совсем мало лет — нет восемнадцати, я бы сказал, а то и шестнадцати. Губы разбиты, глаза красные от слез.
Я недосматриваю до конца. Кладу снимки «лицом» на стол, хватаюсь за столешницу так сильно, что боль простреливает от суставов прямо в запястья. Во рту горько и мерзко, словно съел могильной земли. Пока Михаил молча ждет моих указаний — я его не отпускал — иду к бару, наливаю сразу полстакана сам не знаю чего — схватил бутылку наугад. Выпиваю в три глотка, но алкоголь на вкус как вода.
Михаил напряженно всматривается, видит же, что со мной что-то не в порядке, но вышкол не позволят спросить напрямую. А я не знаю, что сказать. Смотрю на него, как баран, и — хоть Михаил, вообще, не при делах — хочу тупо расквасить ему рожу. Просто потому, что злость проедает путь наружу, и болит так сильно, что я с дерьмовой улыбкой вспоминаю приступы головных болей, когда мина в моей башке жила и здравствовала.
Какая-то мразь прислала мне фотографии Полины. Ее старые фотографии, на которых она не выглядит как соска, которая любит пожестче за пару сотен. Она выглядит маленькой испуганной девочкой с заплаканными глазами и растертой до уха губной помадой, которую кто-то неаккуратно намазал прямо поверх кляпа. Кляпа, который сделал из ее белого пушистого носка.
Я ненавижу себя за то, что увидел так много хотя старался не смотреть, но выпиваю еще порцию безвкусного алкоголя, даю знак Михаилу и тот выходит, на всякий случай сказав, что он всегда рядом для «различных поручений». Как будто я не знаю о его темном прошлом наемника «Academi»
[9]. Знаю и уважаю, что в отличие от других претендентов не стал ничего скрывать ни в анкете, ни на собеседовании.
