Николетту решено было поначалу спрятать, а при благоприятных обстоятельствах обнародовать.
К середине дня бригантина, баркентина и гребентина вышли в открытое море. Моряки дружно пели любимую песню:
По Миссири, Миссисупи,
По широкому раздолью,
Эх, раздолью!..
Ничего в волнах не видно,
Эх, не видно…
— Еще не вечер! — кричали капитаны.
Перси Китс и Василий, обнявшись, курили трубки мира.
Николетта и Окассен, сидя на полу в камбузе, читали подаренную им Вечным Греком книгу — адаптированные «Мифы Древней Греции». Тут-то и застукал их капитан, заглянувший в камбуз. Дальнейшие события развивались со скоростью звука. Команда, замерев, наблюдала, как капитан по всему кораблю гоняется за Окассеном с арапником и револьвером. Может, все как-нибудь бы и обошлось, но Окассен споткнулся и упал, а когда поднялся, капитан уже был в двух шагах. Окассен вскочил на бортик ограждения, взмахнул руками и прыгнул в воду. Должно быть, он неудачно нырнул. Никто не успел и слова вымолвить, как Николетта вскричала:
— Куда Окассен, туда и я!
И тоже вскочила, юбчонки подхватив, на белые перильца, да в волны и сиганула. Похоже, что плавать она не умела вовсе. Только и осталось на воде — соломенная шляпка Окассена-Опоссума с ополоумевшим колибри да Николеттин чепчик.
Ужинали поначалу в полном молчании. Потом Джеймс произнес:
— Может, у них и вправду были родственные души?
На что Джойс сказал:
— Заткнись, братец.
XVI. Остров Произвольный
Британия не сразу понял — что это виднеется то там, то сям на глади морской. Он даже решил, что дело в склянках, принятых накануне. «Белая горячка» — подумал рулевой. — «Лево руля». А из хлябей то слева по борту, то справа по борту, то прямо по курсу высовывались верхушки деревьев разных пород. Галлюцинация имела место стойкая и держалась не один час. Потом в видениях наметилось отрадное разнообразие: стали мелькать шпили, кресты колоколен, головы памятников, — пока на горизонте не замаячил довольно-таки солидных размеров остров.
Мрачный капитан взял подзорную трубу, военно-полевой бинокль, винтовку с оптическим прицелом и стал вглядываться в побережье. Померещились ему вместо пирса либо причала уходящие или входящие в воду рельсы и надпись с названием станции: Вылезайка. Несколько поодаль установлен был большой плакат с осклабившимся субъектом в шляпе, махавшим какою-то книгою; увенчивала плакат надпись: «Кому надо Березайку, а нам надо Вылезайку!»
Поскольку из воды уже изрядное количество островерхих крыш виднелось, подходить ближе побоялись, стали на якорь и спустили на воду шлюпку с добровольцами.
Остров именовался Произвольным.
Название жители толковали по-разному; одни говорили, что на острове вот уже четыреста лет царит разнообразнейший произвол в экспериментальных целях, другие утверждали, что являются уникальнейшей аномалией на лице планеты и брошены как бы на произвол судьбы, третьи предполагали, что, как и всё на острове, название придумано просто так, безо всякой цели и смысла.
На вопрос — почему большая часть Произвольного оказалась под водой, островитяне отвечали кратко:
— Затопили.
— Зачем? — спросил Перси Китс.
И получил таинственный ответ:
— Веление было.
Одни островитяне находились у других в рабстве, причем хозяева зачастую казались людьми невежественными и даже тупыми, а рабы отличались не столько цветом кожи и нищенской одеждою, сколько одухотворенными чертами лица и царственной осанкою.
На острове имелась уйма тюрем и арестантов; последние пребывали почему-то в привилегированном положении; больше всего любили здесь воров, убийц и проституток. Тюрьмы были обставлены как фешенебельные гостиницы, и камеры в них назывались номерами. Особо капризные заключенные постоянно строчили жалобы на начальников тюрем и надзирателей, в каковых жалобах сообщали, что в отдельных камерах цветные телевизоры заменены простыми, а воду в вазах с цветами меняют раз в три дня.
Многие заключенные бродили по городу в силу того обстоятельства, что состояли на службе, — большинство подвизалось в области искусства, а в номера свои ходили разве что ночевать.
На Джеймса и Джойса, например, произвело глубокое впечатление выступление ансамбля каторжниц «Та степь», в котором семь особ возраста ниже среднего исполняли, в частности, канкан в кандалах.
Что касается Перси Китса, его совершенно приворожила местная знаменитость и звезда, известная бандерша, чьими портретами были оклеены все заборы. Бандерша осуждена была на солидный срок, и, поскольку заботы житейские ныне сняты были с ее вальяжных плеч и переложены на хрупкие плечи начальника тюрьмы, она всецело отдалась пению и пляскам, пользовалась огромным успехом и даже стала эталоном красоты на Произвольном; с ее не то чтобы очень легкой руки истинная красавица обязана была теперь обладать изрядным слоем жира и грима. Газеты и обыватели называли свою любимицу Наша Крошка. Нелишне заметить, что первые десять лет тюремного заключения ко времени прибытия первопроходцев звезда успешно отбыла.
Накануне отплытия флотилии, исполнив свой последний шлягер «Я совершеннолетняя и абсолютнозимняя», Наша Крошка обратилась к сидящему в зале Перси Китсу со сцены:
— Ну и сука же ты будешь, Перси, если отвалишь, не написав про меня ни одной блядской строчки в рифму!..
Зал неистово аплодировал.
Перси Китс плакал, бросал на сцену орхидеи и, вытирая скупые слезы манишкой, приговаривал:
— Сукой буду…
XVII. Родственники
Люверс вышел из гальюна потрясенный прочтенной там газетной статьей. Вообще-то, он был ярым противником замены туалетной бумаги газетами и всегда говорил, что какое уж там уважение к правительству, если лицом министра можно сделать то-то и то-то; но в данном случае почерпнутый печатный материал его очень взволновал.
Обратившись к своей обезьяне, он сказал:
— Фанни, а ведь мы с тобой, оказывается, родственники!..
«Как бы не так!» — подумала обезьяна и почесала в затылке. Плечами пожимать она не умела.
XVIII. Инки из инкунабулы
В больших современных городах-мегаполисах — все дома тоже современные: бетон, стекло, металл, интерстиль. Кафе от морга, церковь от сауны, офис от оранжереи отличить невозможно. По причине интерстиля Джеймс и Джойс однажды вместо борделя забрели в музей. Поначалу они решили, что попали в суперэлитарный новомодный бордель. Но зале эдак на пятом поняли свою ошибку. Весьма разочарованные, они — не отступать же — пошли бродить по музею.
— Видишь вон тот талмуд? — спросил Джеймс.
