— Зря вы так мучаетесь, Герман Иванович, — промолвил он. — Цвет, свет. Вот придут наши ребята, как умеют, так и сделают.
Глава шестая
Кое-что о хромых. — Мефистофель за бокалом «Солнцедара». — Лосенко из группы самообслуживания. — Одежка с шелковым подбоем. — «Дверь можно открыть и плевком». — «Злодеи» и «благодетели».
И в нашем институте, и в головном московском, куда послали меня однажды в однодневную командировку за документацией и с документацией, в группе верхних конечностей непременно работал безрукий или беспалый сотрудник, а в группе нижних — одноногий (соответственно, Катль и Сильвер) и хромой. Должно быть, удивительного тут было мало, хоть я и удивлялась. При этом ленинградский однорукий протеза не носил, обходился правой рукой да частью левой до локтя, пустой рукав пиджака с иголочки или белого накрахмаленного халата щегольски заправлял в карман; а у московского вместо косметической общепринятой манекенной кисти имелся крючок, коим орудовал он с ловкостью диккенсовского героя, точно так же, как тот, вывинчивая иногда крючок и заменяя его каким-нибудь приспособлением из разряда личных ноу-хау. Что за пример подавали они пациентам своим? Что за антирекламой собственных изделий занимались? С моей точки зрения, оба были правы абсолютно, как всегда, жизнь права перед ее имитацией.
Московский ведущий инженер, которому везла я две папки чертежей, встретил меня за кульманом, извинился, прося подождать четверть часа, он срочно заканчивал чертеж. Я ждала, он чертил, веселый кудрявый еврей в очках с цилиндрическими стеклами изрядных диоптрий; на угол кульмана прикреплена была цветная репродукция неведомой мне картины, видимо, второй половины девятнадцатого века, немецкой или английской: Мефистофель в красном костюме шута в многорогом головном уборе с бубенчиками, в коротком алом плаще с угольным подбоем сидел, избочась, в беседке, подъяв бокал, то есть фиал, глядя с усмешкою на зрителя.
Картина эта за полчаса прочно запечатлелась в моей памяти, и через много лет, увидев фотографию знаменитого киевского баса Сибирякова в роли Мефистофеля, я поразилась сходству, почти одно лицо. Фотография Сибирякова в партикулярном платье постоянно стояла на столе юного Михаила Булгакова с автографом: «Мечты иногда претворяются в действительность».
— Нравится картина? — спросил меня инженер, проставляя номера и грифы под чертежами с фаустианскими наименованиями «Бедро» и «Голень».
— Что ж он пьет-то, не к ночи будь помянутый?
— «Солнцедар», надо полагать.
Тут он встал, чтобы отнести чертежи свои исполнителям, по дороге весело переговариваясь с соседями по конструкторскому бюро; разумеется, вместо родного протеза была у него деревянная нога, то есть то, что такими словами называли, и ходил он на своей простенькой опоре виртуозно, не особо и хромал.
Одну папку привезла я из Москвы для руководителя группы «Самообслуживание». Руководитель этот, Лосенко, производил на меня глубокое впечатление. Мрачный, громадный (при вполне среднем росте), с лицом, словно бы вытесанным из весьма неподатливой породы дерева, занимался он «приспособлением предметов быта и деталей окружающей среды к ограниченным возможностям снабженного протезами инвалида», как было написано в одной из его статей.
— Как по-вашему, что должен сделать инвалид без двух рук, чтобы набрать номер телефона? — угрюмо спрашивал он не подготовленного к беседе на подобную тему собеседника. — Взять в зубы карандаш и крутить диск, вставляя карандаш в отверстия телефонного диска, правильно?
Кнопочного телефонного набора в то время не существовало.
— А подтереться? — продолжал Лосенко неумолимо и неуклонно, не давая слушателю опомниться. — Представьте, что у вас нет рук или что на вас только что надели протезы. Что вам толку от туалетной бумаги и от пипифакса в висящем на стенке сортира конвертике с вышивкой?
И у него, и у всей его группы фантазия была неистощимая, голь на выдумки хитра. Огромный клавишный выключатель, который потом стал привычной деталью всех электромагазинов, изобретен был именно Лосенко: при правильном («эргономичном», — говоря это слово, он усмехался так, словно произнес непристойность) расположении на стене его можно было привести в действие носом или плечом.
Комнату группы самообслуживания заполняли загадочные предметы и приспособления; из описаний, рисунков и чертежей к ним, фотографий макетов и опытных образцов Лосенко составлял трактаты, переплетаемые собственноручно. Когда я — с превеликим удивлением и удовольствием! — читала труды сии, у меня ехала крыша.
Лосенко, должно быть, родился дизайнером; тысяча маленьких хитростей, обретая форму и жизнь, роились в его квадратной головушке.
Именно он сумел оценить по достоинству разработки недавно приглашенной директором модельерши (ее блистательное подразделение состояло из двух персон: самой модельерши и портнихи), в частности, примененных в качестве застежек (это теперь они на куртке каждого третьего, тогда их никто в глаза не видел) вместо пуговиц и молний «репейников» из космонавтского арсенала, а также скользкого шелка и атласа подкладок вкупе с грузиками вшитых в полы пиджаков и пальто, повешенных на специально разработанные плечики с вешалкой: подойти, встать спиной, вдеть протезы в широкие проемы рукавов, — дальше одежда «сама надевалась» и «сама снималась».
— Не забудьте патент получить, — сказал модельерше Лосенко, оскалясь в редкой, не всеми в институте знаемой улыбке.
Она в ответ из вежливости спросила его, над чем он сейчас работает, он обреченно промолвил:
— Зубная щетка и паста. Пока фиаско полное.
— В чем проблема? — спросила модельерша, тряхнув гладкой челкой и черной блестящей гривкой à la паж.
— Во всем. Как прикажете выдавить пасту на щетку? Ножным приводом? Между прочим, вам надо разработать еще и вешалку для головного убора. Например, с принудительным положением человека под шляпой. Чтобы она падала ему на голову, как голова с эшафота, ха-ха, может, тоже не без ножного привода… Но вот как потом кепарь снять и на вешалку заправить? Но вот если вы спросите, почему я не могу поменять консистенцию пасты с выходом ее из тубы на манер дозированного спрея или аэрозоля…
С этими словами он быстрехонько удалился, почти бегом, насколько комплекция позволяла, чтобы не упустить идею и успеть пригвоздить ее к бумаге, пока она не испарилась, уступая место следующей.
Он не случайно упомянул в разговоре ножной привод, то был его конек. «Подходишь к кухонному шкафу, нажимаешь, понимаешь, педаль, дверцы шкафа распахиваются, выскакивает, как черт из табакерки, доска-полка с кастрюлями в приямках…»
Квартира инвалида, проектируемая Лосенко со товарищи, напоминала космическую станцию, исподволь приручающую чужую планету недосягаемой, непонятной и отчасти враждебной жизни двуруких.
Особенно фантастично развивалась тема «Замки и дверные ручки». С двумя паритетными направлениями: механика и электроника. Механическому направлению позавидовали бы не токмо Кулибин с Нартовым, но и Леонардо лично. В электронном враждовали ответвления пневматики и гидравлики.
