Мзия поправилась, ее увезли в Грузию, она выросла, вышла замуж, родила детей, доктору привозили с юга подарки: хачапури, чурчхелу, ткемали, дивное вино «Чхавери» и т. д. и т. п.
Не знаю, были ли у нее дочери, передалось ли кому-то из них волшебство женственности. Впрочем, сей дар судьбы вполне мог возродиться в одной из внучек, неважно какой: черноокой или с глазами цвета голубиного крыла, рослой или маленькой, темноволосой ли, русой; поворот головы, медленный взгляд через плечо, — и ты, герой, пропал.
Пейзаж с Фудзиямой
Детство Павла Абрамичева прошло на станции Улуханлу Занзибарского района под Ереваном, в Араратской долине.
Отец подарил мальчику краски. На коробочке была нарисована кисточка, но самой кисточки в коробке не было, по рисунку Паше показалось, что это ручка. Он макал ручку в краски, пытался рисовать. Однажды в Ереване, где учился он в школе, увидел он двух аккуратных мальчиков в матросках, писавших этюды кисточкой, цвета ложились на бумагу, что совершенно очаровало его.
Обретя долгожданную кисточку, решил и он писать с натуры, стащил у матери крышку от бочки, прибил к ней три ножки, вышел мольберт, и отправился юный художник в долину на пленэр.
Араратскую долину, орошаемую Араксом, Севжуром, Касахом, Разданом, испещряли речушки и ручейки, не замерзающие весной, — зима в армянском детстве длилась один день. Из долины виден был находящийся в Турции Арарат, возвышавшийся на этюдах мальчика подобно армянской Фудзияме. На горе Арарат растет крупный виноград. Крупный? Кто проверял? Не было ли это местной версией басни «Лиса и виноград»?
Склоны библейской горы, к которой пристал Ноев ковчег (обретенная Ноем земля и была Араратской долиной), потухшего вулкана, там, вдали, были пустынны и усеяны обломками кайнозойского базальта. А на наскальных рисунках Гегамского хребта встречались изображения древнего существа, похожего на робота с экраном на груди. Детские этюды Абрамичева изображали мир первых дней Творения: парящая в небе гора, поля диких маков, инопланетный воздух.
Отец Паши, прежде бывший начальником железнодорожной станции, стал студентом исторического отделения ереванского вуза, и когда начались в селении Кармир-Блур раскопки под руководством Пиотровского и Дьяконова, проходил практику на раскопках. Предметы из Кармир-Блура, Красного Холма, из урартской крепости Тейшебаини, Павлу Абрамичеву встретились потом в Эрмитаже: бронзовые щиты и шлемы, глиняные горшки (в одном из них нашли скелет кошки), урартские колокольчики, карасы для вина, рельеф с воинами на колеснице. На раскопках Пиотровский познакомился с Рипсимэ Джанполадян, ставшей его женой.
Из Араратской долины виден был монастырь Хор Виран, где некогда стояла столица древней Армении, а в ней высилась самая неприступная тюрьма страны, куда сажали главных врагов народа в каменные мешки с ядовитыми змеями и скорпионами. В этих местах на раскопках дохристианского храма Анаит нашли редкой красоты голову и руки богини: два локона на лбу, каменные кудри, серьги в каменных ушах.
Мальчик возвращался домой с самодельным мольбертом, на его акварелях парила снежная вершина Ноевой Фудзи, вилась субтропическая зелень, темнели лиловые тени, Персия и Турция были неподалеку, от станции Улуханлу шли поезда в таможенную Джульфу, Тавриз и Ереван.
Лист бумаги
До ереванской школы Паше Абрамичеву надо было проехать пятнадцать километров. Ездили без билета, деньги экономили, отец стал студентом, сын лишился права на проездной. На поезд вскакивали на повороте железнодорожной ветки. Мать будила мальчика рано, в шесть утра, их было несколько ребят, приезжавших в школу ни свет ни заря, в пустом классе они дрались, мерились силами, заодно грелись, потом засыпали на партах.
В школе вожатая дала ему лист бумаги для стенгазеты («нарисуй Ленина и Сталина, знамя, заголовок…»). Паша с листом бумаги бежал за паровозом, догнал, забрался на тендер, но бумагу помял и запачкал. Дома он плакал, мать никогда не видела его плачущим, отец занимался со студентами, они его, репетитора, выручили, нашли ему бумагу, другую, похуже, потоньше. Нарисовав всё, художник трепетал, очень боялся, что в подмене драгоценного листа уличат, но никто ничего не заметил, стенгазета понравилась, его хвалили, он был счастлив.
Железная дорога шла через армянское детство. Домик, в котором обитала семья Абрамичевых, казенное жилье от путейского ведомства, стоял возле насыпи с рельсами. Павел с другом Енохом прыгали с железнодорожного моста в реку Раздан или Зангу, крича: «Алюра има кебура!» Прыгали с самой высокой точки фермы, дождавшись паровоза, чтобы заволокло паром округу, воду, мост, весь мир: прыжок в белое ничто. У станционных мальчишек Улуханлу была лихая забава: на спор ложились между шпалами, чтобы над ними прошел поезд: героев уважали, точно римских триумфаторов. Некоторым не везло: их ошпаривало паром, по счастью, несильно, так что в итоге везло и им.
Волки
И семья Абрамичевых, и соседские семьи его приятелей жили бедно. Ловили майками рыбу. Была бахча, Паша Абрамичев дежурил на вышке, чтобы арбузы не растащили. Собирали кизяк на тележку, помогали матери: на тележку садился голозадый маленький младший.
Охота и рыбная ловля не были забавой, досугом — подспорьем в хозяйстве. Паша, набивавший для отца патроны, решил добыть мяса, взял без спросу в отсутствие отца ружье и один патрон и пошел охотиться на утку. Спустил курок, утку убил, вернулся с трофеем, но с фингалом, не знал, как правильно держать ружье, было ему лет десять, его не заругали, утке все обрадовались, отец посмеялся, объяснил, как стрелять, упирая приклад в плечо. Во второй раз мальчик отправился на охоту, не скрываясь, но на сей раз ему не повезло: утка бегала от него, он догонял, наконец выстрелил, но она была слишком близко, остались от птицы одни потроха.
Отец взял с собой сына на рыбалку. Стояла поздняя осень, они шли со сделанной своеручно рыболовной снастью, «пауком», мечтали поймать храмулю, любимую их рыбу с серебристыми боками и темной спинкой, иногда встречались большие, около двух килограммов: ловилась храмуля в заводях, ямах с обратным течением, полных подводной зелени. Поймали только нескольких карасей, даже сазанчики не попадались. У отца было с собой ружье, проверяли ловушки, расставленные отцом на нутрию, ловушки были пусты.
Возвращались с неудачной рыбалки поздно, издалека, шли по шпалам одноколейки. Темнело, когда увидели они огоньки волчьих глаз, волки окружали их, держались близко, но пока не подходили. Они побежали, побежали и волки. Остановились передохнуть, волки тоже остановились, выжидая. Отец выстрелил. Волки чуть отошли. Отец с сыном снова побежали, отец стрелял несколько раз, потом патроны кончились. Драгоценную снасть, «паука», бросить было жалко, «паук» мешал отцу, да и был он с ребенком, который не мог бежать быстрей.
Но железная дорога проходила через армянское детство, и их нагнала спасшая их дрезина.
Древо желания
Детство «армянина из Пензы Леонида Исааковича Флигельмана, научного сотрудника славянского сектора Ленинградского института археологии», как в молодости называли его друзья, тоже прошло в Армении. В Пензе начинались аресты, репрессии, в частности, на заводе, где работал отец; и переехали на родину Лёниной матери Рузанны — в Ереван. Одного из родственников, мальчика-ровесника, родители назвали Лунеджи: Ленин Умер, Но Его Дело ЖИвет.
