Лузин полагал, что полковник с превеликим удовольствием женился бы на своей модистке, тетешкал бы малютку прадеда, да не судьба была ему, как и праправнуку его.
Модистке невенчанный муж ее успел подарить единственную женскую драгоценность (клинок дамасской стали, кальян, тяжелый мужской перстень остались у него, растворились во времени с пространством), доставшуюся ему от предков-крестоносцев: редкой красоты массивные серьги, серебро, мелкая афганская бирюза, в центре прозрачный золотистый камень, сквозь который просвечивали чернью по серебру буквы арабской вязи, праправнук своей женщине подарить их не успел.
— Как ты думаешь, что там написано? — спросил Лузин рассматривавшего серьги Шарабана.
— Суры Корана? Стихи? Хочешь, покажем их моему знакомому арабисту?
— Не хочу, — отвечал Лузин.
Кажется, когда-то в модистку влюблен был студент, но он ей не нравился. Лузиньян любил бродить с ней вдоль воды, выходить мимо Подьяческой к Крюкову каналу. Он показывал ей точку на пересечении водных жил, откуда сидящий в лодке наблюдатель мог увидеть пять мостов сразу.
По умбристой ртути плыли барки с дровами, живущим у рек и каналов дрова в Петербурге всегда доставались по невысокой цене. Пора настала зажигать фонари, фонарщик зажигал их один за другим, цепочка огней неспешно приближалась к Банковому, то есть Демидову, мосту, на котором стоял, глядя в зеленоватую, безвременьем подкрашенную, точно Лета, воду Екатерининского канала, король Кипрский и Иерусалимский Луи Христодул де Лузиньян.
Глава тридцать седьмая
Сплюшка
— Молодой библиотечный человек, отрывший мне в своем компьютерном архиве следы некролога в «Петербургском листке», почему-то сказал мне, что прапрадеда похоронили в Смоленске («на Смоленском погосте»); думаю, на самом деле — на Смоленском кладбище. Не зря так за душу берут фото Смеловские с этим кладбищем, оно у него на свету и во тьме серебрится сквозь грязь, заброшенность, запустение, светится, нимбы одне, стильбы. Там и мой Луи Лузиньян спит.
Сплюшка покашляла, стоя на пороге, считая бестактным слушать то, что не для нее, может быть, предназначалось.
— Привет девушке из Поднебесной, — сказал Лузин.
— Здравствуй, душечка, красна девица, — пропел Шарабан.
— Я хочу вам кое-что сказать, — произнесла Сплюшка. — Хочу признаться. Я иногда пряталась за дверью вечером и подслушивала, что вы читаете.
Шарабан хотел было поправить: «как вы читаете», но смолчал.
— Мне так хотелось, — продолжала она, — чтобы молодой человек в женской одежде и девушка в алом плаще поженились. Мы с моим женихом из Голландии в субботу завершившейся недели поженились и завенчались.
— Обженились, — сказал Лузин.
— Обвенчались, — поправил Шарабан.
— Где венчались? — деловито спросил Лузин.
— В Пантелеймоновской церкви… — тихо отвечала Сплюшка.
Шарабан оценил, как прекрасно произнесла она длинное сложное название церкви, и сказал:
— Там один из служек негр, а батюшка в Казанском соборе прежде служил. Я туда хожу.
— Как же вы венчались? Он голландец, ты китаянка.
— Я крестилась, — отвечала Сплюшка, — а он давно православие принял. Он эколог. Он хочет изменить мир к лучшему. И я хочу. Я во всем буду ему помогать. Возможно, мы будем жить на юге Франции. И у нас будет трое детей и две собаки.
— Что за навязчивая идея о количестве детей и собак? — спросил Лузин. — Помнится, я от тебя уже про это слышал.
— Какое имя тебе дано при крещении? — спросил Шарабан.
— Христодула. У меня именины в сентябре. У нас в Китае можно родить только одного ребенка и требуется особое разрешение, чтобы держать домашнее животное. Я ухожу с работы. Мы улетаем во Францию. На прощание я хочу рассказать вам про свою троюродную тетю из Таиланда и подарить вам подарки.
Шарабану вдруг стало жаль нынешней бесконечной зимы, словно она давно прошла, а не обступала его в настоящий момент. Он жалел о бесшумно прибирающей их лавчонку Сплюшке, которую больше не будет он учить русскому, о вечернем чтении сожженных книг и дочитанной спрятанной, о Саре в Глинках, о времени, когда не знали они, как погиб старик антиквар, о темном пространстве бара «Проходимец», словно бар закрыли навсегда.
— Один наш родственник, — проговорила Сплюшка, впервые не нумеруя представителя ветвистого родового древа и не обозначая степени родства, — знатный китаец, жил в Таиланде. Он был знаменитый тайский антиквар, владелец великолепной антикварной лавки. Его лавка, его дом, а также вся обстановка в доме перешли по наследству моей седьмой троюродной тетушке. Старинные предметы, божки, драгоценности, шкатулки, деревянные животные — все в лавке удивительно. Однако самое удивительное — мебель в доме, особенно в спальне. Она сделана из «пушистого дерева», тикового, растущего в Южной Азии. Это высокое дерево, тяжелая красная древесина похожа на ваше красное дерево, но лучше, потому что розово-алая и не поддается ни жукам-древоточцам, ни гнили, ни термитам. Тетушка говорит, мебель и через сто лет пахнет вербеной. Все красное: кресла, диваны, столики, скамеечки, ширмы. Спальня словно вырезана из одного куска, швы не видны, стены плавно, с закруглениями, переходят в пол и потолок. Кровать вырастает из пола, словно большой тропический цветок, спящий в ней чувствует себя птахою из дупла райских времен, видит особые сны. Я хочу подарить вам двух тайских животных из тика — обезьянку и кота.
Сплюшка ушла, они в последний раз вслушались в ее неслышную поступь.
Закурив, Лузин вздохнул:
— Кто ж нам теперь про номерных родных своих расскажет?
Шарабан вздохнул, достав маленькую фляжку и хлебнув из нее:
— Моя кузина, — Лузин не стал уточнять которая, — недавно была в Таиланде. На пляже по соседству с ней мужики под тентом три часа пили пиво, специальные такие мужики с круглыми бритыми стесанными затылками, мускулы — во, бермуды атомной расцветки, все вокруг банками усеяно. Наконец, спросив: «Пополируем?» — один из них достает коньяк. Выпили коньяк.
— Хорошо сидим! — произносит тот, что с краю. — Если пальмы спилить, прям как дома.
Глава тридцать восьмая
Бредалар
«Одна моя тетушка, — писала Шарабану в одном из писем любящая путешествовать кузина (а у кузин его были тетушки, как у Сплюшки), — с детства мечтала посетить малый малоизвестный городок в Германии, чье название совпадало с фамилией ее деда и с ее девичьей фамилией. Долгие годы, всю юность, всю зрелость, читала она об интересующем ее городке все, что только было написано, и знала в итоге о нем гораздо больше его коренных жителей и уроженцев.
Наконец, накопив денег, досконально изучив и вычислив маршрут, отправилась она в путь, оставив позади все препятствия, трудности, молодость и ропот родственников.
