Мы попрощались, и я решил больше никого не спрашивать. И оставаться на Севастьянова не было смысла, так что я сдал квартиру хорошей молодой семье и вернулся в прежнюю. Поселился в той комнате, где семь с половиной лет назад, во время нашего первого совместного прилёта, останавливалась Таня и сравнительно недавно четыре месяца мы жили вдвоём. О ней тут напоминало всё, даже вид из окна, но что поделаешь… Весь мир точно так же напоминал о ней.
Родителям и бабушке с дедушкой я объяснил так: ничего страшного не произошло, мы всего лишь выросли и оказались разными. Не осталось общих интересов, ничем больше не можем друг друга удивить. Нет, не ссорились, просто решили, что теперь у каждого будет своя жизнь.
И начал эту собственную жизнь. Первые дни досадовал на себя за то, как поступил с Леной Гончаренко. Мог бы увидеться, когда приезжала в Питер, мог переписываться, поддерживать надежду. Уверен, она бы тогда не вышла за своего лейтенанта, никуда не уехала и сейчас по первому слову прилетела бы, ни о чём не спросив. Я бы сам рассказал всю правду до малейших подробностей. Глядишь, осталась бы навсегда… Её письма, ни о чём не говорящие прямо, были полны намёками, рассыпанными между строк. Я на время перестал думать о Тане, мысленно проигрывая другой вариант судьбы, и, хоть дверь закрылась, прикидывал шансы влезть через окно. Если бы Ленка написала!.. Я, наконец, понял, что в ней есть такое, чего не было в Тане. С Таней никогда бы не позволил себе расклеиться: стыдно, неловко. С Леной – один раз в жизни можно.
По вечерам выходил во двор, присоединялся к компании волейболистов лет от пятнадцати до сорока. Одна высокая старшеклассница, игравшая то с нами, то с ребятнёй в какие-то свои догонялки – очень бледное подобие наших, южных, искромётных, – была похожа на Лену не только внешне, но и тем, что, даже подбрасывая мяч, вызывала желание немедленно спасти её от мяча. В игре мы часто оказывались рядом, переглядывались, пасовали друг другу, однажды я проводил её до парадной мимо косо глядевшей девицы, которой на ходу был показан язык. На следующий день вдвоём прогулялись вокруг школы, поговорили о причастных и деепричастных оборотах, и по алгебре-геометрии я мог кое-что подсказать. Кажется, эта юная душа видела во мне дядьку – может быть, весёлого и симпатичнее гориллы, но всё-таки человека другого поколения.
Едва ли не в тот же вечер на глаза попалась Танина книга. Те самые «Романтики», первый том собрания сочинений. Открылся на сто сорок седьмой странице, взгляд упал на слова Хатидже:
Я поняла, что у тебя в жизни будет много падений и подъёмов… но я всегда буду близка тебе, потому что у нас одна цель – твоё творчество. Оно принадлежит всем… Моё прошлое и будущее только в тебе. Теперь всё ясно… Но если ты бросишь писать, бросишь думать и расти как человек, я откажусь от тебя.
С Хатидже я когда-то сравнивал Таню. Возникла сумасшедшая мысль: может быть, она отказалась от меня, потому что бросил писать, думать и расти как человек? Но ведь не бросил! Я ушёл в люди – обретать жизненный опыт, знакомиться с миром. В конце концов, я даже младше Максимова, когда он услышал эти слова, мне ещё нет двадцати трёх!..
Я знал, в каком ящике стола лежит тетрадь с неоконченной повестью об Олеге и Насте. Открыл. Из тетради выпала Танина фотография, избежавшая костра. Пристальный, в самую душу направленный взгляд удлинённых глаз. Вложил её в книгу и осторожно перечитал собственную повесть. Неужели это действительно я писал? Почерк знакомый, но некоторые страницы видел как будто впервые…
Тут же стал перепечатывать её на компьютере, исправляя вопиюще неудачные, на мой современный взгляд, места. Главные ошибки были нескольких родов. Разъяснение прямым текстом всех-всех желаний, мыслей и чувств, о которых можно догадаться по словам и действиям. Избыток штампов – «как гром среди ясного неба» – и канцелярской лексики в описаниях. Попадались излишне слащавые, сентиментальные абзацы или предложения – вот третий недостаток; но большая часть написанного, как ни удивительно, нравилась.
Перепечатал за неделю и, разогнавшись, продолжил и закончил повесть именно так, как фантазировала в самолёте Таня. Её давние мысли совпали с моими сегодняшними. Описал поездку Насти и Олега в его родной город – первое воскресенье октября, весь день с утра до вечера. Олег помнил свой старинный адрес, Настя часто проходила этой улицей, направляясь к подруге, тоже Насте. «Вот он», – кивнула на дом, выстроенный на склоне холма. Обошли кругом, отыскали парадную, не сговариваясь, открыли. Поднялись на пятый этаж, Олег ничего не узнал, но вспомнил – будто фары мелькнули в тумане, – с каким трудом затаскивал сюда свой первый двухколёсный велосипед, пыхтел, обливался потом, но не останавливался и не принимал ничьей помощи. Вот и квартира. Рука Олега сама потянулась к звонку, нажала. Странный сигнал за дверью – голоса дельфинов, теплоходный гудок. Олег и Настя переглянулись… и с грохотом, через ступеньку ринулись вниз, столкнулись в дверях, выскочили на улицу, летели ещё несколько минут под гору, задыхаясь от беззвучного смеха, и лишь потом остановились и долго хохотали на все окрестности. Я сам ухмылялся с ними заодно. «Большая тётка, господи, скоро восемнадцать лет!..» – утирая слёзы, простонала Настя. Случился в тот день и клад, как в настоящей приключенческой книге: нашли на дороге три рубля и тут же истратили на лимонад, пирожки, мороженое. Три рубля! Как они звучали теперь, когда мы все были сплошь миллионерами…
Я писал в третьем лице и не был привязан к одному-единственному герою. Это позволило мне свободно перелетать в Питер, когда Настя со второго захода поступила в институт, и рассказывать о её студенческой жизни. Мелькали занятия, друзья, подруги, ученики, возник сорокалетний ухажёр, выдуманный Таней. Он не жил с семьёй, но и не разводился. Чтобы добавить драйва и экшна, я наградил его дочерью четырнадцати лет, крайне не одобрявшей новое папино увлечение. Когда она убедилась, что Насте плевать на предупреждения и угрозы, подкараулила её в тёмном дворе вместе с подругами, вооружёнными палками и камнями. Случай подлинный: такая история произошла с Валентиной, девушкой моего друга-шефа Аркадия, и едва не закончилась грустно. Её выручил Аркадий, в тот вечер случайный прохожий, – разогнал малолеток, отвёз беднягу в травматологию. С тех пор и не расстаются. Настя же, ловкая и не обделённая силой, сумела выхватить у одной из нападавших палку и, раскрутив её над головой, прорваться на улицу, где были люди. Она ничуть не испугалась, но интерес к взрослому поклоннику после этого как отломило, – дочка всё-таки добилась своего. А жаль, именно в тот вечер Настя думала расстаться с невинностью. Она сделала это чуть позже при помощи студента, ровесника, без каких-либо чувств, больше из любопытства, – и, получив опыт, на время успокоилась.
Олег учился в школе, рос и всё лучше рисовал. Его работы, карандашные и акварельные, брали призы на республиканских конкурсах. Многое рисовал специально для Насти, посылал в больших конвертах, она отвечала, хоть и не на каждое письмо.
