– Прошу, – сказал я, – такому гостю рад всегда.
– Я ненадолго, – почти прошептала Лена в прихожей, – в общем…
Я осторожно расстегнул верхнюю пуговицу её пальто. Вторую Лена расстегнула сама, следом – снова я и опять она. Наконец я снял пальто, повесил на крючок, наполовину засунул в рукав пушистый шарф.
– Уезжаю, – сказала Лена. – Хочу попрощаться…
– Когда?
– Завтра ближе к вечеру… В школу, наверное, уже не приду.
– Куда?
Лена промолчала. Повинуясь какому-то слепому, идущему наугад и на ощупь желанию, я присел и развязал шнурки её ботинок, Лена вышагнула из них. Тапки… где же вы? Ладно, дома тепло.
Распрямился, взглядом показал на дверь своей комнаты:
– Заходи, сейчас поставлю чайник.
Кивнула, глядя мне в глаза, но не двинулась. Почти с меня ростом, меньше сантиметра на три… Мгновение мы стояли, едва не касаясь друг друга, затем я осторожно привлёк её к себе, и Лена, уткнувшись носом в мою шею, разревелась.
Тот же лёгкий запах корицы, что и в первый день, когда она прошла мимо, больше года назад…
– Ленка… Ну перестань, что ты, в самом деле… – шептал я вздор, а она только всхлипывала. Стал целовать солёные щёки, нос, уголки глаз, перескочил на губы, ошалев от собственной смелости, и она ответила. По-настоящему ответила, я не ожидал. Когда мы сделали паузу, Лена уже не плакала. Приподнял её, внёс в комнату, мы продолжили поцелуй, и вскоре мне показалось, что Лена не очень твёрдо стоит на ногах. Недолго держал её почти на весу, усадил на диван и оказался перед ней на коленях.
– Куда уезжаешь?
Конечно, не знает о Тане, а я не скажу, не могу сказать…
Лена, переводя дыхание, подёргала воротник полосатого свитера.
– Жарко, – сказал я, – можешь снять, не бойся.
– Не боюсь.
Лена, выворачивая наизнанку, потянула свитер за подол. Надетая под ним голубая футболка тоже поехала вверх, я придержал и оправил. Потом наши губы снова встретились и не вмиг разомкнулись.
– Куда уезжаешь? – повторил я, открыв глаза.
– В Калининград, на Балтийское море.
– А почему? Надолго?
– Мама выходит замуж, он там служит. Анатолий. Взрослый, тридцать восемь лет. Два года назад приезжал в командировку, жил в гостинице, влюбился, позвал к себе. Я тогда не здесь жила, точно не знаю, как было… Мама сомневалась, не могла решиться. А потом, когда это, ну…
Я молчал, стараясь даже взглядом не дать понять, что понимаю. И так ясно.
– В общем, он как-то узнал, приехал ещё раз, выбил опять командировку, так ведь просто сюда не попадёшь… и сказал: буду ждать сколько надо, хоть двадцать лет. Как надумаешь, дай знать. И вот… надумала.
– Счастлива?
– Не то слово, прямо вся расцвела.
– Брат тоже с вами?
Лена кивнула:
– Анатолий хочет устроить его в суворовское училище после девятого.
Эта идея мне не понравилась: станет командиром, чему научит солдат? Ещё найдёт как прикарманить их скромное жалованье. Конечно, на одного такого трое наших, из одиннадцатого, но кто бы поручился, что через несколько лет соотношение не перевернётся?
– Он сейчас тихий, весь год ни одного скандала…
Мы чуть помолчали.
– Лена, ты когда-нибудь занималась танцами? – вспомнил я.
– Что ты, какие танцы в Веселовке.
– Или в Весёловке? Куда ударение ставить?
– Мы говорили на о, Ве-се-ло́вка… Какие танцы, даже на дискотеку не ходила, в комнате воображала, когда никто не видел. А тебе понравилось, да?
– Ещё как!
– Хочешь, попробую сейчас? Только настроюсь…
– Музыку?
– Нет, я про себя напеваю.
Я поднёс к губам её ладонь, может быть, напрасно, если «настроиться» для неё значило: представить себя одной. Выпустил, когда Лена поднялась, и с минуту почти не дышал. «Нет, что-то не получается», – вздохнула она, едва переступив, и я подхватил её на руки, покружился на месте и осторожно усадил к себе на колени.
– Ленка, у тебя талант. Едешь в город больше Севастополя, займись непременно…
То ли хотел сказать? Прервал себя на полуфразе, обнял её, прижался лицом. Что же происходит? Давно отпустил, даже не мечтал о ней, выбрал другую… Чёртов автор «Романтиков», он всё выдумал! Писал бы своих вороватых котов на резиновой лодке!.. И Грин заодно.
Лена, едва касаясь, гладила меня по голове.
– Саша, – сказала она, – помнишь, я говорила, девочка учила меня играть на гитаре?
– Помню.
– Не девочка.
Я взглянул, приподняв брови.
– Мальчик. Играл почти как ты и пел. Голос, конечно, потоньше…
– Твой мальчик?
– Бывший… Я хотела остаться с ним, не ехать сюда. И он хотел, чтобы я осталась… но ему не разрешили.
– И что у вас теперь?
– Ничего, – покачала она головой, – больше не виделись. Прислали несколько писем, и… Нет, ты не думай, что я…
«…прошусь остаться с тобой», – мысленно договорил я. Честное слово, была минута, когда не знал, как бы к этому отнёсся. Хотя мне тоже никто не разрешит.
– Не думаю.
– Просто не люблю обманывать, не хочу уезжать с неправдой. Ты будешь писать?
– Буду.
– Я тоже, обязательно.
И вновь заплакала. Я стал целовать её шею и, подняв футболку и лифчик, – грудь, маленькую, меньше Таниной, такую накроет не то что моя рука, даже лапка Оли Виеру… Лена сжимала мой затылок, лохматила волосы, вздрагивала, прерывисто дышала. Соски, по цвету почти не отличимые от тела, формой напоминали верхушки очень крупных, круглых виноградин. Всё тело было мягче, нежнее Таниного, но умело и напрягаться, и твердеть. Ладонь скользила по ногам, обтянутым тонкими шерстяными рейтузами, замирала под самый конец пути, отступала и вновь начинала подъём… Кажется, я упустил мгновение для последнего шага; в какой-то миг, не уловленный мною, Лена почти перестала отзываться на прикосновения и постепенно затихла.
– Мне пора, Саш… спасибо. Надо ещё к Ольге зайти, она ничего не знает.
К той самой Ольге, которая сегодня на перемене не выпускала Лену из-за парты, и Лена, приподнимаясь и падая обратно на стул, со смехом умоляла: «О-оля!.. Ну О-оля, перестань…» – и я был бы не против на несколько минут оказаться Олей, понять, зачем она так делает и что чувствует. Если, конечно, это можно понять.
– Давай всё-таки чаю напоследок? – предложил я.
– С лимоном? – улыбнулась Лена.
– Со сливовым вареньем.
