– Вичка молодец, а вот ты, Саша, замечаешь, на что похож мотив? Вот это:
Guarda che Luna, guarda che mare…
– Действительно… Что же делать?
– Усовершенствовать, я бы вот так предложил, – он наиграл на синтезаторе изменённую мелодию, – и гармонию тоже. Вот это будет в тему, – взял он на клавишах необычный, словно миндальной крошкой присыпанный аккорд, – нормально?
– Да, отлично, – подтвердил я, пытаясь по слуху воспроизвести аккорд на гитаре.
– Обыкновенный си минор, только третью струну прижми не на четвёртом ладу, а на третьем. Большой минорный септаккорд. Вот, правильно, чувствуешь? Давайте я к следующему разу набросаю аранжировку и попробуем.
На том и порешили. Расходились мы тихо, всё ещё под впечатлением стихов. Перед тем как выйти на тёмную улицу, я вспомнил о Франсуазе и вынул из сумки открытку.
– Что-то есть, – сказала Таня. – Надо поискать её песни, интересно.
– Не что-то, а много общего, – возразила Марина.
– Только она, судя по пропорциям тела, ростом метр восемьдесят, как моя двоюродная сестра. Я рядом с ней буду малявка.
– Это которая сестра? – спросила Марина.
– Младшая из двух. Старшая всего-то метр семьдесят четыре.
Довольно часто я думал, что надо бы, надо вести дневник, заносить в него ежедневно что-нибудь важное. Взяться мешало моё фантастическое терпение: я, например, никогда не мог растворить во рту леденец, разгрызал задолго до естественного финала. Так и здесь: хорошо ведь сразу получить толстую книжку, а когда ещё она заполнится, если в день писать несколько строк? Далеко не каждый день происходит столько событий, как в начале второй четверти.
Но если бы я всё-таки вёл дневник, то ближе к середине ноября записал бы, что Таня в моей душе окончательно взяла верх. Записал бы её слова, сказанные по пути домой: «Саня, ты стал как-то мягче, добрее». И то, что я понял, наконец, как прекрасно иметь чистую совесть.
Я провожал Таню домой всё более кружными путями, через дальние аллеи парка. Особенно притягательной была самая старая и дремучая, похожая в темноте на лесную дорогу. Здесь не было ни души, фонари светили размытыми пятнами, словно пробиваясь издалека сквозь тучи, и ветер дул иной, с сильной можжевеловой нотой. Вошли, остановились…
– Сашка, – прошептала Таня, – весь день хочу сказать… У тебя, оказывается, совсем другое лицо. Не то, к которому я привыкла.
И погладила мой выбритый подбородок.
– Хуже? – спросил я.
– Нет, что ты. Просто необычно. Расстояние между носом и ртом гораздо больше, чем я думала.
Она прошагала пальцами над моей верхней губой; шаг получился модельный – нога за ногу, следы в одну цепочку.
– Как у Алисы Селезнёвой? – спросил я.
Таня нахмурилась, вспоминая.
– Нет, ну всё-таки не так… – И, помолчав секунду, выдала железным голосом Вертера: – А-ли-са. Ви-дишь в уг-лу ба-та-рей-ки?..
И согнулась, прижимая руки к груди. Я склонился над ней, придержал за плечи и, дотянувшись до уха, продолжил:
– А го-во-ри-ли, что я не ро-ман-тик! А! А! А!..
– Да ну тебя! – простонала Таня, пытаясь освободиться. В какой-то миг она присела, и я за руки потянул её вверх.
– А вообще мне нравится, – сказала она, успокоившись, – шёлковый такой…
Потёрлась щекой о мою щёку, её губы оказались напротив… Потом, когда она отстранилась, я увидел в её глазах как будто виноватое выражение, которое встречал уже не раз. Для себя понимал его так: «Извини, что не позволяю большего, но ещё рано», – а иногда и так: «Извини, но большее достанется кому-то другому». Но кем он может быть и где?.. Об этом думать не хотел.
– Саня, а откуда у тебя эта фотография? Ну, с девушкой, Франсуазой?
– Одноклассница подарила. Оксана, бывшая соседка по парте, а может, и не бывшая. Она сейчас в Москве, мы говорили по телефону как раз на середине виноградных работ. Я сказал, что работаю в паре с тобой, она сразу такая: «Ах, поздравляю, Сашка, ты влип, и не отпирайся!» – не знаю почему, может, как-то особенно произнёс твоё имя, а она почувствовала. И вот на днях прислала открытку.
– Понятно.
– Не ревнуешь?
– Ни на вот столько, – показала Таня кончик мизинца. – Даже не думаю, она ведь не Лена.
– Тань, ну причём здесь…
– Ладно, я валяю дурака. Уж и подразнить нельзя…
– А я думаю, где ты научилась так целоваться?
– А я думаю, где ты научился?
– У тебя.
– А я по вдохновению. Ну, ещё уроки замечательных кузин… Теория, не фантазируй лишнего. Практика только с тобой.
Мы неспешно двинулись к её дому.
– Знаешь, что я скажу, Сань? Только никому, это секрет.
Я кивнул.
– В госпитале обнаружили большую пропажу лекарств. Промедол, трамадол, другие психоактивные, но и не только. Судя по всему, тащили что под руку попадётся, не разбирая.
– Кто?
– Уже задержали нескольких. Одного хирурга после ординатуры, я его знаю. Никогда бы на него не подумала. Практиканты, санитары…
– А твоей маме ничего не будет? – спросил я.
– Она же не начальник госпиталя, не главврач, не заведующий складом. Ничего не будет, могут вызвать свидетелем.
– Будь она главврач, думаю, не допустила бы бардака, – сказал я.
– Наверное.
– И давно тащили, если известно?
– Как минимум с весны, больше полугода.
– Ничего себе! И… Тань, лекция о наркотиках как-то с этим связана?
– Верно понимаешь, опомнились. Вещества продавали в том числе и в школе.
– А мне никто не предлагал, обидно, да? Я даже не догадывался ни о чём.
– Грамотно действовали до поры, понимали, кто свой. В нашем классе вообще ни с кем не завязывались, у вас такие уже есть. А главный у них этот… козёл приблатнённый из девятого «Б».
– Земляков? – догадался я.
– Ага, он самый.
Вот, значит, чем промышляла наша «мафия». Вот откуда взялась их сплочённость и вот почему моё появление в Пиратском саду и довольно долгий разговор с Натальей Борисовной так озаботили Метца. Он ведь ближайший подручный Землякова, я часто видел их вдвоём. Выходит, им было что скрывать. Да и Димка Игнатович постоянно возле них отирался. И сбежал, несомненно, из-за этих событий. Раньше других почувствовал опасность. Или струсил, что дружки выставят его крайним. Может быть, уже выставили? Не жалко ни разу. А Надежда?..
