Моим любимым рассказом Чехова был и до сих пор остаётся «Дом с мезонином». Время от времени увлекаюсь другими, думаю, что они лучше, но неизменно возвращаюсь в этот дом. Я уже тогда чувствовал, что он гораздо сложнее школьной схемы, которую нам преподносят: мечтательный художник, поэтически беспомощная Женя-Мисюсь, приземлённая Лида из вредности губит чужое счастье в промежутке между земскими выборами и диктовкой о вороне с кусочком сыра… Это было бы просто, как песня о соколе. Я не сомневался, что на самом деле художник влюблён в обеих, в Женю и Лиду разом. Он и впервые увидел их вместе, и, думая об одной, всякий раз перелетает мыслями на другую, они для него – словно два отражения несуществующей совершенной девушки. И он нравится обеим – оттого-то Лида дерзит ему и не может остановиться. Вот, например, Марина ко мне равнодушна и остановилась легко, а Лида не может и злится, в первую очередь, на себя. А художник ни разу о ней плохо не подумал, даже сгоряча не обозвал каким-нибудь сухарём, и дело тут не в одном лишь воспитании… Конечно, он выбрал Женю, доверчивую и по-детски расположенную к нему, но возможно ли это – разделить идеальную девушку пополам и быть счастливым с одной половиной? Не взвоешь ли от тоски по другой, недоступной? И, может быть, Лида, так властно ломающая чужие судьбы, на самом-то деле всё понимает и уберегает всех от куда больших разочарований?.. Неоднозначно, как сама жизнь, и правда беспощадно.
Вот бы и мне написать что-нибудь такое, чтобы меня назвали беспощаднейшим талантом! Но что? Я, наверное, впервые так ясно понял, что сказать мне пока нечего, и даже приуныл. Но пришёл в себя довольно быстро: сейчас нечего, но ведь рано или поздно будет что? Несомненно будет, и, пока это время не пришло, надо тренироваться, чтобы встретить его в полной готовности. Надо писать о том, что знаю, – а я ведь что-то уже знаю? Ну хоть что-нибудь?..
Сначала я подумал о том, что не люблю и чего в моём произведении не будет. Не люблю целенаправленные сюжеты, когда всё действие подчинено единственной задаче: найти убийцу, клад, поссорить одну парочку, помирить другую, спасти человечество, объяснить, почему мы все так живём. Такие истории, на мой взгляд, слишком явно сфабрикованы, подобны кроссвордам. Есть, конечно, исключения: «Эра милосердия», похождения великого комбинатора, где ловят и ищут, но этим далеко не ограничиваются. Но я ничего равноценного пока не напишу. И вообще, может быть, так получится один раз в жизни.
Что ещё не люблю? Закрученные интриги, нагромождения страстей, откровенные попытки развлечь и удержать внимание. Такие книги похожи на раскрашенные погремушки, которыми авторы трясут перед носом читателя-младенца. Не люблю случайно перехваченные письма и подслушанные разговоры, из которых узнаётся что-то важное. Не люблю безупречных героев с модными причёсками и лысых злодеев, равно как и наоборот. Не люблю назидания с моралью. Недолюбливаю роковых неотразимых красавиц. И просто ненавижу, не переношу на каком-то органическом уровне «говорящие» имена. Не наш человек – непременно какой-нибудь Чужанин, хороший парень – Жаркий… Или может ли хоть кто-то приличный носить фамилию Грацианский? Вмиг узнаешь негодяя с вражеским душком, лощёного и самодовольного. Интерес к книге убит на три четверти, как линкор на клетчатой бумаге, и следующий столь же очевидный персонаж отправляет его ко дну.
Страшилки, ужастики? Слово «триллер», замечу в скобках, было не в большом ходу. Чуть раньше, вероятно, они могли бы быть интересны, но я уже читал опубликованные фрагменты дневника Анны Гуреевой, долго читал, по абзацу в день, больше было не выдержать, и после этой невыдуманной повести все потуги напугать расставленными в определённом порядке буквами имели в моих глазах очень жалкий вид.
Фантастика? После Ефремова, Стругацких, Гаррисона?..
Но всё же были произведения, придраться к которым я не мог и в то же время не испытывал перед ними страха. В них во всех мне виделось нечто общее. Трилогия Льва Толстого, «Капитанская дочка» и повести Белкина, «Степь», те же «Романтики», выученные почти наизусть. Дворовые рассказы Юрия Нагибина, чьих героев – Лайму, Ивана, Вовку Ковбоя, непобедимого Арсенова и других – недавно видел глазами рассказчика, восторженного младшего соседа, а теперь мог бы стать их приятелем. «Смок Беллью», конечно: преодоление всего на свете, авантюризм и невозможное в нашей стране – а, может быть, дело и не в стране? – едва ли возможное в наше время чувство, что ты полный хозяин себе и своему золотому песку…
И ещё довольно много. Я пока не мог выразить словами, что их объединяет. Позже добрался до мысли, что там сначала появляется человек, начинает жить, из этой жизни без усилий возникает сюжет, сами собой рождаются идеи, но ни в коем случае не наоборот.
В тот же вечер я увидел своего героя. Он будто выпрыгнул откуда-то на стол и оказался моим ровесником. Только переехал в новый город… Нет, даже младше меня, но это и хорошо – интереснее будет. Ему интереснее: многое из того, что известно мне, почувствует впервые. А когда дорастёт до моих сегодняшних лет, станет ясно, что из него получится.
Открывая тетрадь, я уже знал, что героя будут звать Олегом. Его тёзка из одиннадцатого класса был здесь ни при чём, – просто звучит хорошо, энергично и не нуждается в утомительном разнообразии, как, например, Александр, Саша, Саня, Шура… Я взял карандаш и, торопясь, пока не ушла мысль, написал, что первый город в своей жизни Олег помнил отрывками. Помнил тенистую аллею, где учился ездить на велосипеде, – с каждым разом уезжал всё дальше, дальше, меньше боялся упасть, вот и повернул, не упираясь ногой в землю. Помнил соседского пацана, ровесника, – не лицо и не слова, а невероятно громкий визг, острые, как стекло, зубы, каменную выдержку: он не плакал, даже если толкнуть его наземь и пройтись как по газону. Помнил голые загорелые спины на пляже, через которые хочется прыгать, но нельзя. Огромную камбалу на обеденном столе, мороженое, ветер, метущий по улицам горячую пыль, другие смутные видения, и не всегда понятно, было так на самом деле, приснилось или выдумал.
Второй город сохранился прекрасно, связно, во многих подробностях, не хватало лишь одного – первого впечатления, мгновенной картины, которая жила бы в памяти, просвечивая сквозь все дальнейшие открытия. Олег понял это в день знакомства с третьим городом.
Переехали быстро и деловито. Однажды вечером под конец августа мама, вернувшись со службы, сказала, что их с папой переводят в новую часть. Назавтра она вместе с Олегом сходила в школу, забрала его документы. Классную руководительницу и многих учителей он не встретил, но администрация была в сборе. «Удачи на новом месте, будем помнить друг о друге хорошее», – сказала напоследок завуч Марья Сергеевна по прозвищу «Извините меня» и чуть ли не впервые на его памяти улыбнулась: «Точно будем?» Олег кивнул с искренним согласием, подумав, что хорошего, наверное, о нём можно вспомнить не так и много. Учился почти без троек, однажды выиграл весенний кросс, написал сочинение, которое отправили куда-то на конкурс, но что с ним дальше стало, неизвестно… Вот, пожалуй, и всё хорошее. Плохого было больше: несколько драк на заднем дворе, синяки, окровавленные носы. Матерные перебранки, подслушанные кем-то из учителей, запущенная в туалете жутко дымная ракета из фольги, начинённая целлулоидом от теннисного шарика. Прогулы, два разбитых стекла, вечные жалобы девчонок, им даже повод не нужен. Смешки над самой Марьей Сергеевной, которая на каждой линейке произносила долгие речи, кипятясь и поминутно выпаливая грозное «извините меня»… Да в общем ничего ужасного, если разобраться, не лучше и не хуже остальных.
