Удивительно всё изменилось за четыре года! От этой мысли на миг закружилась голова – раньше так бывало, когда входил в незнакомое место, на корабль или на городской новогодний утренник в театре, не представляя, чего ждать. А теперь… Страшно подумать, я уже здоровенный лось чуть выше Надежды ростом и без малейшего напряжения держу её, почти невесомую, на руках.
На полпути нас встретили ребята, которых испуганная Оля отправила вдогонку, и близняшки уже гораздо спокойнее повторили рассказ. Я внёс Надежду в дом и, выполняя распоряжения Тани и Марины, уложил на кровать в дальней комнате. Девушки остались хлопотать, я вышел с тяжёлым чувством соучастия в некрасивом деле. Не сегодня, раньше. И не я его затеял, это полностью идея Оксаны, но ведь она была права. Я бы не смог вмешаться в её план, но и не хотел вмешиваться, совершенно не хотел: так, как жила Лена, действительно жить нельзя. Всё казалось верным, а вышло чёрт знает что.
Эта мысль была основной, но где-то в глубине, как мальки, стайкой носились другие. Как сошлись Таня с Мариной за время виноградных работ, и не скажешь, кто у них главный. Прежде Марина больше дружила с Олей Елагиной и очень явно главенствовала, а здесь, по крайней мере с виду, полное равноправие. Марина почти бросила воевать со мной и, когда я опозорился на первой репетиции, поддержала, как настоящий друг. А Таня обратила всё в смех, как лучший друг…
Из-за стены время от времени доносились голоса девушек, но слов было не разобрать. Я не особо и вслушивался. Выглянула Марина, сказала, что всё в порядке, и, захватив большую кружку чаю, вновь скрылась в дальней комнате. На нашей половине беседа не складывалась, все думали о чём-то своём и, дождавшись повторного заверения, что всё будет хорошо, потихоньку стали расходиться. За окном стемнело. Миша вполголоса сказал брату, что в любом случае собирался ночевать здесь. Появилась нахмуренная Таня, мы с ней вышли во двор и медленно двинулись в сторону посёлка.
– Что там? – спросил я. Таня пожала плечами:
– Она сейчас не объяснит. Хоть не вырывается, не бежит незнамо куда, и то хорошо.
– А так тоже бывает?
– Так бывает сначала, а потом наступает вот это.
– Замёрзшая была, – сказал я. – Чувствовал, как дрожит.
– Руки и ноги просто ледяные, мы надели всё тёплое, что было. Из-за чего так?.. Какой-то сильный стресс…
– Я, кажется, знаю.
Мы остановились недалеко от места, где сегодня увидели Надежду, и я рассказал почти всё, начиная от появления в классе Лены и до нашего с ней воскресного телефонного разговора. Умолчал только об уроках бокса и гитары и об этой своевольной трещине, которая то исчезала, то вновь открывалась.
Таня взглянула не слишком добро.
– И сколько бы ты ещё молчал?
– Таня, – сказал я, – мы же с тобой чуть больше месяца общаемся, а сколько я живу. Со временем всё расскажу, просто ещё не успел.
– Ты уже о многом рассказал, но об этом нет. Почему?
– Наверное, это для меня не так важно.
– А что важно?
– Ну… Грин гораздо важнее.
– Он не учится с тобой в одном классе, – возразила Таня, – и ты у него в гостях не бываешь. И у него не такие ноги.
– Твои лучше всех.
– Я знаю. Быстрее уж точно.
Развернулась и пошла прочь, но не очень торопливо, я в несколько шагов настиг её и мягко взял за плечи.
– Тань…
– Если бы я захотела, ни за что бы не догнал, – сердито сказала она.
– Верю, – ответил я и придвинулся так близко, что коснулся губами волос, пахнущих шоколадным шампунем. – Но и ты поверь, пожалуйста…
– Ты правда о ней не думаешь? И не хочешь её?
– Нет, конечно! – ответил я совершенно искренне, потому что в тот миг действительно ни о ком другом не думал. – Зачем мне кто-то, когда я тебя люблю?
Вырвалось. Был уверен, что не скажу это в ближайшие полгода и даже больше. Буду провожать в Питер, и вот тогда, в аэропорту или на вокзале, в последнюю минуту, когда посторонних уже попросят удалиться, может быть… И не сдержался. Сама Таня, земля под нами, окружающие фонари, заборы, дома, почти все с тёмными окнами, на миг уподобились не карусели, а скорее ялтинскому аттракциону «Осьминог», который вращает вас одновременно в тридцати плоскостях и трёх пространствах.
Таня, вздохнув, погладила мою руку.
– Я, наверное, тоже тебя люблю, – сказала очень серьёзно, повернулась лицом и, секунду помедлив, обняла меня за шею. – Если б не любила, так бы не дёргалась, правда? Прости истеричку.
Шёпотом рассмеялась, и я тоже. Холодный рукав её куртки касался моей щеки, но даже сквозь него я чувствовал тепло. Мы поцеловались и, выпустив друг друга, двинулись дальше, потом остановились и вновь поцеловались. И каждый раз утихавший было аттракцион пускался в новую пляску.
– Вот дурная голова! – сказала, наконец, Таня. – Иду, забыла обо всём, размечталась… Я же собиралась остаться, – и кивнула в сторону ранчо.
– Из-за Надежды?
– Да, волнуюсь за неё. Неадекватная реакция, тебе не кажется? Ну, живёт Ленка у подруги, но все живы, здоровы, с чего так убиваться?
– Не знаю. Буду не мамой, но хотя бы папой, тогда скажу.
– И почему именно сегодня? Очень странно это. Лучше было бы маму позвать прямо сейчас, но ладно. Если что, утром позову.
– А Лене сказать, как думаешь?
– А ты как думаешь?
– Скажу Полине Сергеевне, – решил я.
– Хорошо.
– Провожу тебя?
– Не, Саня, спасибо, сама доберусь. Ты лучше, как придёшь, позвони мне домой и скажи, что я осталась на ранчо, у нас интересная богословская беседа, договорились?
– Сделаю, – пообещал я и для начала сделал маленький шаг вперёд, хоть мы и так стояли ближе друг к другу, чем на дискотеке под ветром перемен. Необыкновенно мягкими были её губы. Впрочем, наверное, не мягче большинства других, но я ведь помнил твёрдый взгляд, твёрдые ладони, и вдруг такой ошеломительный контраст! И очень хорошо, как-то неправдоподобно хорошо она умела целоваться, я осознал это на полпути домой, когда голова, полетав над мокрыми улицами, вернулась на привычное место. Кто-нибудь спросит, что я там мог по-настоящему оценить – без образования, без опыта? Но ведь иногда они и не нужны, есть какое-то другое, изначальное знание. Поставьте пластинку Марии Каллас – любой скажет, что она поёт божественно, даже если он не музыкант и не отличит на слух мажор от минора. Или покажите кому угодно, хоть миклухо-маклаевскому папуасу Смольный собор…
Виктория Александровна Карева к известию от дочери отнеслась спокойно: «Привет блаженному Августину, желаю сойтись во мнениях». Я даже позавидовал их умению понимать друг друга на лету, а точнее – самой тональности отношений. Сам бы никогда не отправил домой такое послание, потому что жизнь – вещь серьёзная, всяким хиханькам и хаханькам в ней не место и думать надо не о богословских беседах, а о более важных делах… Ну да ладно.
