– Почему у меня ни хрена не вышло? У вас вышло, у меня нет.
– У тебя машина другой мощности, – ответила она, тронув своё горло. – Труднее совладать.
– Я что-то совсем не верю в эти истории. Жили ребята, решили по приколу побренчать, вдруг стали популярны, заработали сто миллионов, за тридцать лет не выучили нот…
– На первом этаже есть комната, – подхватила Таня, – в ней сидят разочарованные балбесы, которые думали, что они «Битлз»…
Тут мы рассмеялись, а следом Марина и все, кто ещё подошёл.
На следующую репетицию я собирался с твёрдым намерением отказаться от участия в ансамбле, если и теперь ничего не получится. А в том, что не получится, был почти уверен и весь как-то внутренне закаменел, чтобы прежде времени не издёргать себя мрачными мыслями. В подвал подтянулись зрители: наша неизменная компания плюс беременная жена Василия, школьная библиотекарша Лиза Владимировна. Бедняга, ей-то за что такие муки!.. Я играл вступительные аккорды «Снега» с чувством, похожим на обречённость, но удивительным, непостижимым образом оказался готов к тому, что услышу из мониторов. Звук подчинился мне, я допел свой номер, споткнувшись по дороге от силы раза три. «Можешь, когда есть настроение», – похвалил Василий. Девушки тоже выглядели увереннее вчерашнего, и на улицу мы выходили весело и шумно.
Шёл, между прочим, второй день каникул, и запоздавшая в этом году осень не придумала другого времени, чтобы навалиться на город всеми своими тучами. Город мгновенно съёжился, стал почти карманным, потемнели будто присевшие дома, исчезли переменчивые узоры света и тени, размылись в туманной мути очертания парка. Заметно похолодало, и, как обычно в такие дни, мне казалось, что за пределами Солнечного – только пустота до самого океана, только летящий оттуда ветер, дождь, тревожный запах водорослей и отдалённый рёв прибоя.
Мы пришли на ранчо, включили в доме свет и занавесили окна, хоть на улице было ещё довольно светло. Миша с братом и Олег устроились в дальней комнате играть в подкидного. Таня, Марина и Оля, решив поставить чайник, отправили меня на колонку за водой. Вернувшись с полной канистрой, я ожидал какой-нибудь награды: щелчка, взгляда, шуточки – мало ли какой, ждал и, наверное, дождался бы, но тут дверь без стука распахнулась, и мы увидели на крыльце Вику, старшую из двух близняшек. «На целых десять минут, – говорила она, – а Алёнка мелочь пузатая…» Сейчас Вика была одна, в лёгкой рубашке, уже намокшей. Не заходя в комнату, она жестами и словами вызвала нас к себе:
– Скорее давайте, девчонки! И ты, Саня, тоже!..
Мы с Таней и Мариной быстро переобулись и поспешили за ней. Метрах в сорока от нашего участка возле забора стояла младшая близняшка Алёна, а рядом, в наброшенной на плечи Викиной розовой куртке, сидела Лена Гончаренко. Эта неожиданность была для меня как удар поддых. Что случилось, почему?! После недавнего занятия информатикой я не видел Лену, но разговаривал по телефону в воскресенье, то есть позавчера: сказала, что уже здорова, после каникул и праздников выйдет в школу, и ни в словах её, ни в звуке голоса не было и намёка на то, что вот так сбежит, заплутает в садоводстве, будет сидеть на каком-то пеньке… Те уроды, о которых говорила Оксана, не должны её достать, с нынешней защитой. Но ведь сбежала?
Все эти мысли промелькнули за секунду, не больше, потому что в следующий миг я увидел, что это не Лена, а её мама, Надежда. И понял, что здесь-то ничего странного нет. Когда мы говорили с Леной, я не спрашивал, хочет ли она домой, не скучает ли: не моё дело, нечего лезть в душу. А что чувствовала Надежда? Эту мысль я гнал от себя, догадываясь, что ничего хорошего. Вот теперь убедился.
Немудрено, что я их перепутал. В свои тридцать три Надежда выглядела почти девочкой, несмотря на вдовство, двух непростых детей и материальный достаток, вряд ли годный для самой непритязательной жизни. Внешне была необычайно похожа на дочь: тот же рост за метр семьдесят, та же лёгкость и золотистые волосы, лишь глаза светлее, с голубым оттенком. Сейчас они были абсолютно пусты, я впервые видел такой взгляд – без капли выражения, и слёзы, переливаясь через край, катились по лицу на розовую куртку. Близняшки, перебивая одна другую, рассказывали, что шли на ранчо и вдруг увидели: сидит в летнем сарафанчике, ни на что не отзывается, не встаёт… Таня, указав на неё взглядом, тронула меня за плечо, но я и сам догадался наклониться и поднять Надежду на руки. Она крупно дрожала и, кажется, не понимала, где она и что происходит.
Откуда я был знаком с ней?.. Не скажу, что прямо уж знаком. Четыре года назад, в конце августа, только приехав в Солнечное, я познакомился с ровесниками во дворе и первым делом узнал от них, что самое интересное место городка – это гостиница, где живут командированные и родители матросов, приезжающие повидать сыновей. Мы бегали к гостинице, чтобы взглянуть на посланцев большой земли: это было и развлечением, и возможностью получить сувенир, и, самое главное, – доказательством того, что за границами нашей маленькой, почти герметично запаянной жизни есть другая, более интересная и богатая событиями. Мы как бы приобщались к ней. Гости проходили мимо, весёлые и свободные, их ждала дорога, ветер пел им песню странствий, и я мечтал когда-нибудь вот так же отправиться в путь. Да не один я, все мечтали, обступая гостя плотным кольцом. Мечты обламывала светловолосая горничная. Она выглядывала из окна второго этажа и в самый разгар получения значков или жвачки кричала что-то вроде:
– А ну разошлись, беспризорники! Кому сказала?!
– Надежда Петровна, – задирая голову, отвечал добродушный матросский отец, а иногда и просто: – Надя, – или даже так: – Наденька, да что вы волнуетесь? От меня не убудет, а ребятам радость.
– Не знаете вы этих ребят, – возражала Наденька, – они с вас последнюю рубашку снимут!
– Наденька! – вскоре кричали мы. – Идите сюда, мы с вас последнюю рубашку снимем!
Не знаю, кто как, но я понимал эту фразу буквально. Надя была одета по форме: в тёмно-синюю юбку, такой же китель поверх той самой голубой рубашки, чёрные лаковые туфли и синий с белым околышем, сдвинутый чуть набок берет – в общем, найдётся что снять.
Строгая Наденька выходила на крыльцо, и мы кидались врассыпную. Влад Балашов однажды зазевался, она поймала его за шиворот и увела в гостиницу с собой. Вернулся он минут через пять, цветом лица напоминая переспелый до трещин малиновый помидор «бычье сердце», и в ответ на все вопросы твердил:
– Я ничего не сказал!
– А что она хотела?
– Ничего не сказал.
– Да что она спросила?
– Зачем… зачем мы это делаем.
– И ты не сказал?
– Нет.
– Ну молодец! Прямо пионер-герой!..
Вскоре он утверждал, что попался нарочно, из чистого любопытства, и, кажется, сам себе верил. А я бы хотел попасться, да смелости не находил. И не видел ничего удивительного в том, что наши приставания к гостям вполовину не так интересны, когда вместо Нади в окно глядит её сменщица, кряжистая брюнетка с сонными глазами и заметными прежде глаз кавалерийскими усиками.
