Я не всегда ощущал её. Когда мы с Таней перекидывались шутками, оказываясь рядом на винограднике, или разговаривали, держась за руки, по пути к её дому на Морской, трещины не было и в помине. Я проверял, осторожно нажимал воображением на это место, как в детстве языком на новенький, ещё непривычный зуб, – нет, и правда нет! Не дурак же я, чтобы на что-то променять это чувство душевной близости и одновременно свободы. Как они могут сочетаться, я не представлял, но ведь сочетались, ничуть не мешая друг другу. И после расставания чувствовал свободу и недоумение: неужели можно допустить хоть что-то иное, кроме этих умных тёмно-серых глаз, горячих рук, звонкой и быстрой речи? Теперь и не будет иного, никогда не будет! После ночи, проведённой в Таниной комнате, этого настроения хватило на несколько дней, но они прошли – и, пожалуйста, всё вернулось: знакомая трещина, лунная даль, озноб от ночного ветра…
В мыслях я очень мало беседовал с Леной, не обсуждал прочитанные книги, не делился планами на будущее. Я представлял её удивительные при светлых волосах зелёно-карие глаза, чистую, нежную линию подбородка и шеи. Вспоминал удары её кулаков по моим ладоням – очень старательный, крупный дождь. Рисовал в мыслях её необыкновенные ноги, однажды навестившие мой диван. Отматывал плёнку в начало сентября и выбирал подходящий случай, чтобы всё-таки явиться спасителем. Иногда фантазия била совсем далеко, забрасывая нас в Питер: я показывал Эрмитаж и Петергоф, мы ходили по знакомым мне разводным мостам и достоевским дворам, которые до сих пор я не видел, но знал, что они есть. Лена, смертельно уставшая от ходьбы и впечатлений, едва стоящая на своих невозможных ногах, была, тем не менее, рада заглянуть ещё в одно прославленное место на другом конце города, и лицо её сияло такой благодарностью и готовностью на всё… А иногда и Питер был не нужен, чтобы случайно встретить её на серебряном пляже. Губы совсем близко, чувствую на щеке дыхание… А что потом?
Здесь воображение, как правило, заканчивалось, и я напоминал себе продавца фруктов, который, глядя на девушку перед прилавком, называет новую и новую цену: «Десять рублей. Семь. Четыре! Рубль!!» – и, вытерев руку о халат, вновь равнодушно произносит: «Десять рублей». Есть такой анекдот.
Настроение колебалось между семью и четырьмя, когда мы с Леной начали урок. Она заметно отставала почти по всем предметам, что неудивительно: её прежняя школа была куда слабее нашей. За время болезни подтянулась, но трудно шла информатика, о которой никто в Весёловке, кажется, и не слышал. У нас тоже не всё было разумно: писать программы без компьютеров, не имея возможности даже увидеть на дисплее Hello world, – довольно странное занятие. Почему не было компьютеров, я не знаю. Военная часть могла приобрести нам хоть десять «Агатов», но если до сих пор не пошевелилась – значит, был в этом некий умысел. Возможно, адмиралы нашей школы боялись, что мы, получив в распоряжение ЭВМ, тут же станем делать на них что-то антиправительственное… Но я чувствовал, что в дальнейшем информатика пригодится, и смирился с нашими теоретическими уроками, помня, как ещё лет десять назад сидел на стуле, вертя перед собой игрушечный руль, – и верил, что действительно еду, и это было интересно. Вот и сейчас надо так же: верить и давить на газ.
Я поделился этой мыслью с Леной, она улыбнулась. В комнату постучалась Полина Сергеевна и, приоткрыв дверь, сказала:
– Ребята, я выйду часа на полтора, вы тут сами посидите, хорошо?
– Да, конечно, – ответила Лена.
Когда мы остались вдвоём, я подумал вслух:
– Кажется, Полина Сергеевна рада, что ты здесь. Так бы, наверное, скучала. Неожиданная пустота…
– Может быть, – кивнула Лена.
– Динка точно рада, – сказал я, погладив серенькую кошку Оксаны, запрыгнувшую на стол, – есть с кем поиграть.
– Да, она любит… – И после секундной паузы Лена тихо добавила: – Мне было так неловко первое время.
– Но сейчас привыкла?
– Наверное. Так благодарна, вообще… Не забуду никогда.
Мы продолжали. До программ Лене было ещё далеко, она переводила лёгкие алгебраические задачи на язык алгоритмов. Сидя за столом, прикусывала карандаш, мягко барабанила пальцами по лакированной доске, хмурилась, принималась быстро писать, всё стирала и вновь думала. Я заглядывал в тетрадь, касаясь то плеча Лены подбородком, то щекой – перетянутых красной резинкой волос.
– Не мешаю?
Лена покачала головой. Я не чувствовал в ней желания отстраниться, как, впрочем, и обратного. Отодвинулся сам и увидел её всю – в голубой блузе-толстовке, рубчатых серых колготках и белых шерстяных носках. И вновь заглянул в тетрадь.
– Помнишь двоечку? – спросил я, наконец. – Попробуй изложить её алгоритмом. Лучше графически.
Лена справилась довольно легко.
– Молодец.
– Я повторяю иногда, – сказала она.
– Давай на практике? Небольшая физкультурная пауза.
– Хорошо, – ответила она, поднимаясь.
Я выставил ладони:
– Тогда поехали. Сначала медленно…
В этот раз её удары напоминали скорее град, чем дождь. Вспоминала, мои руки подтвердят. Быстрее, быстрее, не забывай доворачивать… Потом она чуть закашлялась и сказала:
– Сейчас пройдёт… минутку… Уже гораздо лучше, чем было.
Съела таблетку пектусина, глотнула воды из пиалы, стоящей на столе и, обернувшись ко мне, вновь подняла кулаки к подбородку.
– Но знаешь, – пересказал я то, что слышал от Кубы, – на тренировках по мешку, а я у тебя сейчас в роли мешка, можно показывать чудеса. Когда перед тобой настоящий человек, которому надо сделать больно, а он ещё может в ответ, это совсем другая психология. Ты представь, что я серьёзный враг, и ударь как следует.
– Ну, я не знаю… – замялась она.
– Попробуй.
И, чтобы подразнить, слегка уклонился и кончиками пальцев задел её бок. Лена поёжилась.
– Не стесняйся, давай.
Повторил, ещё раз… Всю науку Лена тут же забыла, её ответное движение напомнило взмах крыла бабочки. Дальше она только сжималась, отступала, тихо айкала и, коснувшись лопатками стены, в один миг напряглась и затвердела.
– Не надо, – прошептала она, почти не размыкая губ, – пожалуйста…
И так взглянула на дверь, что я подумал: неудобно именно здесь.
– Хорошо, извини, – сказал я. – Ты не обиделась?
Она покачала головой.
– Работаем дальше?
– Да, – ответила Лена, садясь за стол.
Когда вернулась Полина Сергеевна, мы решали задачи с таким видом, будто ничем другим и не занимались, и стрелка моего душевного барометра, так и не пройдя верхней точки, кое-как отползала вниз. А, уже собираясь уходить, я обратил внимание на стопку «Юностей», лежащих на тумбочке; мы все выписывали и читали примерно одно и то же.
