Улица капитана третьего ранга Василькова, идущая чуть под уклон к заливу, разделяла Солнечное на два крыла. Правое заполнило всё пространство до извилистой Яхтенной бухты, глубоко врезающейся в берег, левое в наши дни ещё росло: два строительных батальона сдавали по новому дому каждую пару месяцев. Новостройки звали «Выселками», на севастопольский манер.
Если бы кто-то посторонний случайно забрёл в наши края – допустим, это возможно, – Солнечное могло показаться ему мирным посёлком, занятым, к примеру, ловлей рыбы. Или выращиванием кипарисов, разведением котов, или просто размеренной, чуть ленивой приморской жизнью. Но мы, хозяева и старожилы, знали множество тайн.
Мы видели, как несколько раз в год на учениях в бухту заходят огромные корабли, распахивают трюмы и выпускают прямо в воду десантные батальоны. Мы видели, как открываются потайные двери в скалах, оттуда с оглушительным рёвом вылетают катера на воздушной подушке и проносятся вдоль берега, поднимая океанские волны. Из-под земли, как по волшебству, вырастают антенны и локаторы; откуда ни возьмись, налетают эскадрильи самолётов, расчерчивая небо дымными полосами. Отовсюду слышна пальба, по взгорьям и долинам без устали носятся гераклы и аполлоны, давиды и голиафы, наполеоны и багратионы из морской пехоты. Какими глазами смотрели на них девчонки, как мы мечтали оказаться на их месте! На самом деле всё это было, не приснилось… Да.
Потом всё грозное, воинственное прячется, и Солнечное опять выглядит тихим пляжным городком. Только вот курортников здесь почему-то нет. Режим больно строгий. Вы спросите, как при этом строгом режиме нам удавалось беспрепятственно въезжать и выезжать куда угодно да ещё мотаться по виноградникам? Очень просто: на КПП
14 дежурили одни и те же матросы, мы знали их наперечёт. Захотел кто-нибудь домашних пирожков или болгарских сигарет вместо «Беломора» – пожалуйста, всегда рады помочь. Да и партизанских троп мы знали не меньше десятка.
Мы с Таней проскочили в город по одной из таких тропинок, что вела, минуя жилые кварталы, прямо к гаражам и садовым участкам, полукольцом охватившим старую часть. На ранчо нас встретили что-то мастерившие во дворе Олег и Миша с Андреем.
– Так, явились, – сказал Миша, глядя очень подозрительно. – А почему такие чистенькие? Вы вообще работали?
– А ты типа приезжал и нас не застал, да? – сказал я.
– Да! Я там ездил по всему винограднику. И сигналил, и кричал: ау! И спрашивал всех подряд: вы не видели двоих этих самых? И никто не видел, никто ничего не знает.
Из домика выскочил Серёга Изурин, следом вышли Марина с Олей Елагиной, Наташа, Света и Вадим.
– Тогда вот это откуда? – спросила Таня, указав на ведёрко и ящик.
– Штирлиц, – развёл руками Миша, – всегда отвертится.
Олег объяснил:
– Поломались немного, вы уж извините. Починили вот только что.
– Но мы были уверены, что вы дойдёте, – сказала Марина. Она подошла к Тане и, о чём-то тихо заговорив, отправилась вместе с ней на колонку.
– Сашуля, ты иди пока в дом, а мы немного посплетничаем, – сказала Таня, обернувшись.
– Ого, уже Сашуля? – удивилась Наташа.
– Совместный отдых сближает, – ответил я, – рекомендую.
Целый день питаясь одним виноградом, я ничего другого и не хотел, но, когда хозяйственная Оля поставила на стол тарелку с варёной картошкой в мундирах и налила горячего чаю, понял, как соскучился по чему-то более капитальному. Мексиканец принёс мне записи с сегодняшних уроков, сделанные под копирку, Олег спросил, не с Гришей ли я работал в паре, и рассказал, что Гриша, между прочим, – кандидат наук, доцент Приборостроительного. Всё равно учёбы осенью нет, студентов разгоняют по садам и огородам, вот и он нанимается на уборку последние лет десять.
– А если вдруг мы туда поступим? – спросил я. – Как тогда его называть?
– Объяснит, не волнуйся.
– «Из всех командиров, которых мне довелось увидеть на фронте, настоящими были только те, кто ощущал свою власть как бремя ответственности, а не как право распоряжаться», – на память и довольно-таки к месту произнёс Изурин.
– Студенты сегодня были, – сообщил я и, кажется, стал потихоньку засыпать. Комната задрожала, искривилась, стены оказались составлены из виноградных поддонов; постепенно они растаяли, передо мной замерцали огни железной дороги, поезда на большой узловой станции побежали сквозь туман в разные стороны, как ящерицы… Обычный мой сон в то время. Очнулся, когда вернулись Таня с Мариной, и, по заказу Светы Шульц, спел «Как фотография цветка, как яркий свет для мотылька». Гитара была знакомая – та самая, на которой когда-то играл Игорь Маринченко. Сегодня Марина приносила её на ранчо.
– Такой день, будто в книге побывали, – сказала Таня по пути домой. – Правда?
– Интересно, в какой?
– Паустовский, «Романтики».
– Даже не знаю такой, – сказал я. – «Мещёрская сторона», «Кот Ворюга», «Резиновая лодка» – читал, это нет.
– Это ранняя. Первый роман, который он напечатал. У нас его семь томов, «Романтики» там в самом начале. Юг, странствия, такое впечатление огромной свежести. Потом Москва, снова юг, наши места. Потом война, Первая мировая. Но мы были в первой главе. Я тебе принесу, если хочешь, завтра.
– Давай, спасибо.
– Чем-то похоже на Грина, вот, я поняла.
– Грина очень люблю. У нас есть двухтомник, я почти весь прочитал.
– «Алые паруса»?
– Самое первое, лет в восемь. Помню, страшно удивился, когда Грэй сказал: «миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф…» Как можно подарить певицу? Она ведь человек. Как можно подарить человека?..
Таня рассмеялась:
– Да, детское непосредственное восприятие…
– И меня поразило, как маленький Грэй замазывал краской гвозди на распятии. Думаю, что за картина, где из рук торчат гвозди и течёт кровь? У нас такой нет, я и не видел такой никогда… А когда был постарше, не мог понять Лонгрена, Ассолиного папашу. У него жена нищенствует одна во всей деревне. Все нормально живут, она побирается по соседям. Может, думаю, он больше денег заначивал, чем оставлял на хозяйство? Или моряк – такая невыгодная профессия?..
– После революции писал её? – спросила Таня. – Может быть, сработал стереотип: бедный – значит, хороший?
– Может быть. Но ведь Грэй богатенький и всё равно хороший?..
– Хоть и дарит опереточных певиц, – закончила Таня. – Наверное, дело в том, что он потомственно богатый, ему не приходилось трястись над каждой копейкой.
– Но больше всего меня потряс в этом двухтомнике «Возвращённый ад», – сказал я. – Я даже перестал на время читать Грина. Надо как-то успокоиться, если удастся.
