– Иди вон туда. – Пинчук взял Таню за плечо и указал свободной рукой на группу женщин в зелёных халатах и косынках. Женщин было не меньше полусотни. Они стояли возле самой большой горы ящиков и шумно, перебивая друг дружку, разговаривали. Слов я не разбирал, но слышал и молодые звонкие голоса, и надтреснутые, почти старушечьи. И вдруг все грохнули хохотом, словно кто-то рассказал очень забористый анекдот.
Пинчук ухмыльнулся и пробормотал: «Вдуть бы как следует…» Затем вновь стал хмурым и обратился к Тане:
– Рано тебе такое слушать. Спросишь Лидию Сергеевну, она поставит на ряд. Поняла?
– Так точно! – Таня по-военному отдала честь и направилась к женщинам, едва не пританцовывая.
– А ты иди… – начал Пинчер, обернувшись ко мне, но прервался. – Гриша! – окликнул он рабочего в синем комбинезоне и белой кепке козырьком назад, перепачканной зеленью. Тот обернулся: помладше бригадира, с меня ростом, но худой и потому кажется высоким. Тонкое лицо и очки в серебряной оправе на длинном носу.
– Гриша, молодого в пару возьмёшь?
– А почему бы нет? – тенором отозвался рабочий. – Как зовут? Саня? Давай за мной, Саня, будем множить закрома Родины.
– Только не на ноль! – крикнул вслед Пинчук.
Когда мы только приехали, мне казалось, что людей на винограднике много, но в действительности их было страшно, невероятно много, как муравьёв на лесной тропе, и все суетились, на первый взгляд, без плана и мысли, таская в разные стороны угловатые деревяшки. Но, приглядевшись, я увидел в их действиях и мысль, и стройность, и знание своего манёвра, и перестал обращать на них внимание. Работы действительно было невпроворот.
Напарник, который и мне велел звать его просто Гришей, оказался мужиком правильным: без дела не придирался, не донимал мелочным контролем, а когда увидел, что молодой освоился и почувствовал ритм, стал давать разумную свободу. Я раз за разом собирал полные ящики на поддон, сопровождал его до грузовика, придерживая стопку, чтобы не развалилась на ухабах, открывал борт, запрыгивал в кузов и, смелея с каждой минутой, командовал водителю погрузчика: левее, правее, сдай чуть назад, а теперь хорош, можно опускать! Заполненные машины в бессчётном количестве выезжали на дорогу и сворачивали: одни – в направлении Симферополя, другие – на юг. Туманное утро сменилось солнечным днём, вокруг одуряюще пахло терпким виноградным соком, разогретой землёй и немного дымом из выхлопной трубы.
– По пятнашке выйдет, – мимоходом бросил Гриша, когда время приблизилось к обеду. Пятнашка! Ё-моё, это же целое состояние!
Я не взял из дома ни чаю, ни бутербродов и в короткий обеденный перерыв сидел на перевёрнутом ящике, вытянув ноги. Поясница с непривычки гудела. Я ни о чём не думал, даже о Тане почти забыл и вздрогнул, когда она, подкравшись, щёлкнула меня по макушке.
Таня сияла, наслаждаясь свободой, её лицо выражало нескрываемое блаженство.
– Как дела? – спросил я.
– Фантастика! – с чувством произнесла она. – Столько винограда, и никто не стоит над душой: вымой да косточки выплёвывай…
– Значит, ешь немытый и с косточками?
– Уже не ем, – она приподняла футболку, – объелась, толстая буду.
Из-под футболки выпала веточка. Таня запустила пальцы глубже, вынула желтоватый лист. Я протянул руку, делая вид, что хочу помочь. Таня хлопнула меня по руке, отскочила и зашипела, как кошка. Я взвился на ноги, откуда силы взялись, и припустил за ней по кочковатой земле. Таня, добежав до горы сваленных поддонов, развернулась и приняла боевую стойку. Я с разгона подхватил её на руки и закружился, всё быстрее, быстрее…
– Поставь где взял! Я вся липкая, только лицо умыла!..
Я выпустил её, покачнулся, и мы уселись под куст «кардинала», увешанный тучными гроздьями.
– Вот тебе! – Таня сорвала виноградину и кинула мне за шиворот.
– Ты что делаешь?
Я вскочил, хоть голова ещё кружилась, вытряхнул ягоду, съел, вновь побежал за Таней и не без труда, но догнал. Мы оказались на том же месте, откуда стартовали, и теперь уже вдвоём сели на мой ящик.
Я не мог успокоиться и подтолкнул Таню плечом. Она ответила, но я отклонился назад, и Таня едва не упала мне на колени.
– Так нечестно, – сказала она и повернулась спиной. Мы недолго помолчали.
– Вся в этой трухе, – буркнула она и, дотянувшись, почесала лопатку. И тут я вспомнил.
– Тань, можно тебя кое о чём спросить?
– Попробуй, – ответила она неожиданно серьёзно.
– Это… – я чуть замялся, – как бы сказать… Однажды летом я видел тебя на пляже. В самом конце июля.
– И что? Мы все видели друг друга на пляже.
– Ты была с девушкой такой высокой, лет двадцати. Вы там бегали, валяли дурака…
– Что ты хочешь узнать-то? – спросила Таня каким-то чужим, гудящим голосом.
– Да так, в общем, ничего. Просто кто она такая…
– Хочешь познакомиться? Она далеко и замужем.
– Да нет, не хочу. Просто интересно, ты была такая маленькая…
– С тех пор немного выросла.
– Как ты могла её так, это?.. – я завязал в узелок невидимую нитку. – Вот что хотел спросить.
– Это же Машка была, – сказала Таня обыкновенным тоном. – Волосы примерно досюда, – она коснулась ладонью плеча, – и такие умеренно светлые, да? Значит, Маша. Ничего удивительного.
– А есть кто-то ещё?
– Есть Катя, – терпеливо объяснила она и вновь села со мной плечом к плечу, – они друг дружке родные сёстры, мне двоюродные. Катя младше, ей сейчас двадцать два, Маше тридцать; младше, ростом ещё повыше и совсем блондинка. Это она сказала про Котоград… Иду, иду! – крикнула Таня женщине, призывно махнувшей рукой с неубранного края, подобрала с земли секатор и поднялась. – Всё, Сань, я дальше трудиться. До вечера.
Я тоже встал, потянулся и сделал шаг навстречу работе, но притормозил. К вагончику бригадира подрулил дребезжащий «ПАЗик», остановился, приоткрыл двери; их, кажется, заело, но с десяток рук вцепился в них изнутри и раздёрнул мощным рывком. Из автобуса высыпалась орава визжащих, поющих, жующих и пляшущих человеков. Гости шумной толпой сгрудились поодаль от совхозных работяг. В толпе не прекращалось движение: кто-то кого-то щипал, толкал, наступал на ногу, кто-то хихикал и вскрикивал, у кого-то была гитара, и он уже бренчал, плюнув на то, что инструмент расстроен.
На поверхность толпы вынесло странную девицу – с тёмно-бордовыми волосами, выбритыми на висках, и обведёнными густой чёрной каймой глазами. Одета девушка была в чёрную рубаху, завязанную узлом, и фиолетовые, будто резиновые, шорты. Старше меня на несколько лет, выше среднего роста, движения неторопливы, но во всём облике скрытая угроза, вызов. Немудрено – с такой-то причёской!
