В этой комнате от меня ничего не осталось.
— Тебе нравится?
Я вздрогнула, но вопрос был адресован Адриане. Я потеряла ее из виду, а она взяла с полки бутылку и теперь рассматривала ее с преувеличенным любопытством.
— Эта модель — одна из самых сложных в сборке, — заметил он и подошел к ней, собираясь объяснить тонкости своего искусства.
— Вы молодец, очень красиво получилось, — похвалила она.
— Вы должны ей это подарить, — прошептала я, но недостаточно тихо.
— Нет, поставьте ее на место, это я так, нечаянно, — запротестовала Адриана.
Наконец появилась Адальджиза. Она была в голубом платье и кухонном фартуке. Она не удивилась Адриане и приняла ее очень приветливо, спросила, как поживают наши родители, и взяла меня за руку: ее ладонь была влажной от волнения.
— Гвидо, я много раз говорила тебе о ней, и вот она здесь, с нами. Вы уже познакомились?
— Конечно. Ты была права: она замечательная девушка.
Она крепко обняла меня и, хотя благодарить его должна была я, сама сказала ему спасибо и на мгновение поднялась на цыпочки, почти как ребенок, который прыгает от радости.
Она проводила нас к столу и приготовила место для Адрианы. Та, увидев приборы для десерта, аккуратно лежавшие перед тарелкой с золотой каймой, фыркнула:
— Что мне со всем этим делать? Мне хватает одной вилки с ножом. Ну, и ложки, если суп жидкий.
Я незаметно наступила ей на ногу, поскольку специально села рядом с ней, чтобы держать ее под контролем. Гвидо сидел напротив и с любопытством смотрел на нее.
— Не бери в голову, ешь чем хочешь. Потом сама убедишься: самые маленькие — для самого вкусного.
Немного позже он спросил, нравится ли ей школа, на что Адриана ответила: «Так себе».
— О тебе-то я и так все знаю: Адальджиза часто рассказывает о твоих блестящих успехах, — обратился он ко мне, словно извиняясь за интерес к моей сестре.
Они немного поговорили о поселке, где он бывал, когда навещал своих родственников. Он вспоминал бесконечные обеды, изысканные колбасы. А она рассказала о свиной колбасе, которую делает Полсигары, такой вкусной, что язык можно проглотить. Она совершенно его не стеснялась и забыла про все мои инструкции. Я вздрагивала всякий раз, когда она открывала рот. Довольная Адальджиза ненадолго отлучалась на кухню, потом возвращалась.
Сначала была закуска из морепродуктов. Адальджиза внимательно наблюдала, какое впечатление она произведет на ее друга, чтобы понять, удалось ли это блюдо. Он одобрительно кивнул. Адриана со всех сторон осматривала моллюска без раковины, вертя его на вилке.
— Что-то не так? — спросил Гвидо.
— На червяка похож, — заявила она и с удовольствием отправила моллюска в рот.
Они стали, смеясь, обсуждать тех, кто обожает насекомых и червей. Мне было жарко, есть не хотелось. В какой-то момент я перестала при каждой неуместной выходке Адрианы наступать ей на ногу. Она просто была собой.
Адальджиза, подавая спагетти с вонголе, брызнула оливковым маслом на рубашку Гвидо.
— Извини, дорогой, пойду принесу тальк.
Она благоговейно нанесла порошок на маленькое пятнышко, а он слегка откинулся назад, чтобы ей было удобнее. Она медленно провела пальцами по его груди, потом отошла и села на свое место. Я ни разу не видела, чтобы она была так нежна со своим мужем.
— Ну что, на этот раз песчинки не попадались? — озабоченно спросила она.
— Очень вкусные, — пробормотала Адриана с набитым ртом, хотя вопрос был адресован не нам.
— Песка, мне кажется, нет. Немного соленые, но это не страшно. Вонголе нужно вымачивать подольше.
Неожиданно из глубины дома тихий голосок позвал маму.
— Он проснулся раньше времени. Теперь вы его увидите, — сказала она и встала.
— Нет, дорогая, не вставай из-за стола, ешь. Франческо должен соблюдать режим.
— Но он сейчас заплачет, — слабо возразила она.
— Мы все делаем по часам, как советовал педиатр. Плачет он или нет, это не важно. Ничего, он скоро заснет. — И указал на блюдо: — Вперед, а то уже остывает!
Она снова села на стул, на самый краешек, напряженная, как пружина. Накрутила спагетти на вилку и опустила ее в тарелку, вяло придерживая пальцами.
Временами ребенок переставал плакать, и лицо Адальджизы прояснялось. Она уже готова была поесть, как просил ее Гвидо, но малыш начинал плакать снова, с каждым разом все громче.
Гвидо отпил глоток белого вина из хрустального стакана и вытер губы салфеткой.
— Не надо с ним возиться. Если раковина не открылась, значит нужно ее выбросить, — произнес он ровным голосом, в котором не осталось ни следа прежней шутливой галантности.
Я повернулась к Адриане. Она пыталась вскрыть раковину кончиком ножа.
— Мне не хотелось, чтобы он пропадал зря, — пояснила она, положив моллюска на тарелку, до блеска вытертую хлебом.
Раковина стукнула о фарфор, но пронзительный плач малыша заглушил этот звук. Отец принялся барабанить пальцами по столу. Один раз он встал, и мы втроем проводили его взглядом, не сомневаясь, что он пошел к сыну. Однако он отправился на кухню: Адальджиза забыла о следующем блюде — запеченном сибасе с картофелем. Она бессильно опустила руки на колени.
— Может, все-таки возьмете его? — попыталась вразумить ее Адриана, воспользовавшись отсутствием Гвидо.
Она не ответила, может, даже не услышала. Гвидо вернулся с противнем и поставил его прямо на кружевную фламандскую скатерть. Сняв с рыбы кожу и удалив кости, он разложил по тарелкам щедрые порции белой мякоти. Потом гарнир. И велел нам есть, изобразив на лице улыбку. Воздух сотрясался от криков.
— Может, ему нездоровится? — умоляюще проговорила Адальджиза.
— Через пять минут заснет. Просто капризничает.
Он снова пошел на кухню и вернулся с корзинкой хлеба. Он забрал у нее остывшие спагетти и поставил тарелку с рыбой, а она слегка отвернулась, как будто не могла смотреть на еду. В углах губ залегли глубокие морщины, неожиданно состарившие ее.
Только Адриана попробовала сибаса, больше никто не притронулся к пище. Стояла тишина, а в нескольких метрах от нее раздавались громкие крики.
Они немного стихли, потом совсем замолкли, Гвидо радостно кивнул, но вопли возобновились с новой силой.
Я не могла понять, как Адальджиза выдерживает эти крики, и переживала за нее. Гвидо держал ее взглядом, словно на привязи.
Адриана встала, вероятно неосознанно. Я была уверена, что ей нужно в туалет. Меня словно парализовало: истошный визг младенца заполнил все пространство дома и давил на голову. Прошли, наверное, считанные минуты, но этот крик, изменивший обычное течение времени, показался мне бесконечным. Адальджиза откинулась на спинку стула, пытаясь сосредоточить внимание на люстре. Потерла нижнее веко, словно пытаясь стереть смазанную тушь. Потом стала водить кончиком пальца по золотому ободку тарелки. И вдруг она вздрогнула, увидев что-то у меня за спиной. Я обернулась.
