Адриана не обратила на это никакого внимания.
— Умывайся, и пойдем за молоком, я уже есть хочу, — сказала она мне.
Я попала в ванную последней. Мужчины залили водой и затоптали пол, оставив потеки грязи и отпечатки босых ног. У нас дома такой мелкой плитки не было. Я поскользнулась, но ничего себе не повредила: помогли балетные навыки. Осенью мне, конечно, уже не придется ходить ни на танцы, ни на плавание.
6
Я помню одно утро в самом начале. Из окон струился тусклый свет, предвещая грозу, которая разразилась спустя несколько часов: такая погода стояла уже несколько дней подряд. Воцарилась непривычная тишина. Адриана с малышом спустилась к вдове с первого этажа, мужчины ушли. Я была дома одна с матерью.
— Надо ощипать курицу, — приказала она и, держа за лапы мертвую птицу с болтающейся головой, протянула ее мне. Кажется, кто-то недавно поднимался к нам и принес ее: я слышала, как мать разговаривает с кем-то на площадке, а потом благодарит. — И выпотрошить.
— Что? Я не понимаю.
— Прямо так ее есть собираешься? Сначала нужно ободрать перья, что тут непонятного? Потом разрезать ее и вытащить кишки, — пояснила она, вытянув ко мне руку и потрясая ею.
Я отступила назад и отвела глаза:
— Не смогу, мне плохо станет. Лучше я уборкой займусь.
Она посмотрела на меня и ничего не сказала. С размаху швырнула птицу на бортик раковины и начала яростно обрывать ей перья. А я словно со стороны услышала, как бормочу сквозь зубы:
— Я видела курицу только в тарелке.
Я принялась за уборку — с ней я справлялась легко. С другими домашними делами могли быть проблемы — к ним я не привыкла. Я долго терла губкой покрытую известковыми разводами ванну, потом открыла кран и наполнила ее водой — холодной, потому что вместо горячей текла холодная, а я не хотела задавать лишних вопросов. С кухни время от времени доносился звук разрубаемых костей, а я, обливаясь потом, отмывала туалет. В конце концов закрыла дверь изнутри на железный крючок и села в ванну. Протянула руку к мыльнице на бортике, и почувствовала, что умираю. Кровь отхлынула от головы, рук и груди, они заледенели. В последний миг я успела выдернуть затычку. Надо было позвать на помощь, но я не знала, как привлечь внимание женщины там, за дверью: я не в силах была назвать ее мамой. Вместо того чтобы в нужной последовательности произнести звуки «м» и «а», я исторгла из себя в стекающую воду несколько ошметков кислого молока. Я не смогла бы даже позвать эту женщину по имени, потому что не помнила, как ее зовут. Поэтому просто вскрикнула и потеряла сознание.
Не знаю, сколько прошло времени, но очнулась я от запаха высохшей мочи Адрианы. Я лежала на кровати голая, накрытая полотенцем. Рядом на полу стоял пустой стакан, наверное, в нем была подслащенная вода: мать лечила нас ею от всех болезней. Немного позже она сама заглянула в комнату.
— Если ты чувствуешь, что тебе вот-вот станет плохо, почему не сказать об этом сразу, чтобы не доводить до крайности? — спросила она, что-то жуя.
— Прости, я думала, само пройдет, — ответила я, не глядя на нее.
За все эти годы я ни разу ей не звонила. Теперь, когда меня ей вернули, слово «мама» застряло у меня в горле, словно жаба, и не желало выскакивать. Когда мне нужно было срочно что-нибудь у нее спросить, я пыталась обратить на себя ее внимание разными способами. Иногда, если держала на руках малыша, то щипала его за ножку, и он начинал плакать. Тогда она поворачивалась в нашу сторону, и я с ней говорила.
Я давно забыла о том, что устраивала брату эту маленькую пытку, вспомнила случайно только сейчас, когда он уже взрослый и ему пошел третий десяток. Я сидела с ним на скамейке рядом с домом, в котором он сейчас живет, и заметила у него синяк, почти такой же, какие когда-то оставляла я. На сей раз я была ни при чем: он ударился об угол тумбочки.
* * *
Все были в восторге: курица на ужин — это что-то новенькое. Адриана гадала, не наступило ли среди лета Рождество. Я боролась с голодом и одновременно с отвращением, ведь я видела, как курицу потрошили, как ее кишки свисали с краев раковины, среди грязных чашек, оставшихся после завтрака.
— По ножке — папе и той, которая сегодня упала в обморок, — огласила свое решение мать.
Грудку отложили на завтра; остальные куски были намного меньше и костлявее. Один из братьев, которого звали Серджо, немедленно взбунтовался.
— Если она больная — с нее хватит и бульона, ножка ей ни к чему, — заявил он. — Положи мне: я сегодня помогал переезжать тетке с верхнего этажа, а денежки, которые она заплатила, забрала ты.
— Между прочим, из-за тебя пришлось ломать дверь в туалет, — вмешался другой, тыча в меня указательным пальцем. — Какой-никакой, а ущерб. Может, его оплатит тот, у кого она жила раньше?
Отец заставил его сесть, хлопнув по макушке, и тот замолк.
— Мне расхотелось есть, — сказала я, повернувшись к Адриане, и убежала в комнату. Через некоторое время она пришла ко мне и принесла кусок хлеба с маслом. Она стала прихорашиваться и надела юбку, которая явно стала ей коротка.
— Давай ешь быстрее и одевайся: мы идем на праздник, — скомандовала она, сунув мне тарелку.
— Какой?
— Нашего святого покровителя. Ты что, не знала? Не слышишь, оркестр играет? Там, на площади. А сейчас петь начнут. Но мы туда не пойдем, Винченцо поведет нас на аттракционы, — шепнула она.
Спустя полчаса рыбий скелет на виске Винченцо уже поблескивал под разноцветными огнями на просторной площадке, где раскинули табор цыгане. Винченцо был единственным из мальчишек, кто не стал оспаривать у меня право на куриную ножку. Он не позвал с собой братьев: с ним были только мы — Адриана и я. Он подсчитал мелкие монеты, которые неведомо как сумел скопить, задержался ненадолго около билетера, с которым, видимо, был давно знаком. На вид они казались сверстниками, у обоих была загорелая кожа. Они вместе покурили, цыган взял деньги за первый круг и разрешил дальше кататься бесплатно.
Меня никогда не пускали на карусель, мать говорила, что это слишком опасно: ребенок ее подруги прищемил большой палец, закрывая защитную перекладину. Адриана, которая уже не раз каталась на аттракционах, помогла мне устроиться на сиденье и защелкнуть замок.
— Крепче держись за цепи, — посоветовала она и заняла место передо мной.
Я мчалась на карусели между ней и Винченцо: они посадили меня в середину, чтобы мне было не так страшно. Взлетая ввысь, я почти испытывала счастье: все произошедшее со мной за последние дни осталось внизу, словно тяжелый туман. Взвившись над этой непроглядной мглой, я могла хоть ненадолго о ней забыть. Я с наслаждением пролетела несколько кругов, когда сзади меня толкнули ногой, и раздался голос:
— Лови ее!
Но я не сумела дотянуться до Адрианы, потому что изо всех сил сжимала цепь.
