Мы вместе немного погоревали, потом она выпрямилась и подпрыгнула, приземлившись на середину кровати.
— Почему они таскают тебя с места на место, куда им в голову взбредет? Слушай, хватит им подчиняться, ты должна взбунтоваться, — убеждала она меня, тряся за плечо.
— Как?
— Пока не знаю, мне нужно подумать. А пока что поклянись, что мы больше не расстанемся. Если ты уедешь, я поеду с тобой.
Он скрестила указательные пальцы и поцеловала каждый из них сверху и снизу, быстро вертя руками. Я смутно видела ее в темноте. И дала клятву, как она. Я обняла ее, и она быстро уснула, прижавшись спиной к моей груди. Ее позвонки напоминали зерна четок. Когда она описалась, я продолжала лежать неподвижно, хотя мокрое тепло разлилось у меня под животом. Время от времени она вздрагивала, один раз даже засмеялась, наверное, ей что-то приснилось. В другие ночи ее тело, разморенное сном, успокаивало меня, но только не той ночью. Мне не было никакого дела ни до собственных тревог, ни до своего неопределенного будущего. Теперь я беспокоилась только об Адриане и Джузеппе. Я их приручила. Дав клятву несколько минут назад, я уже не верила, что смогу ее сдержать. Не верила, что мы останемся вместе. В сентябре я должна буду уехать из поселка — одна. Каково им обоим будет без меня? Она, скорее всего, как-нибудь выкрутится, а малыш? Он все еще ползает и даже не говорит «мама» и «папа». Чтобы помочь ему, я медленно произносила слоги, сильно выпячивая или округляя губы, но его внимания хватало ненадолго. Он был не готов.
* * *
В том доме, где сейчас живет Джузеппе, он разговаривает с одним работником, но только с ним одним, и когда тот уходит в отпуск, мой брат все это время молчит. Тогда они сообщают мне.
Всякий раз, приезжая к нему, я привожу бумагу и карандаши, твердые и мягкие, он рассматривает их и один за другим щупает грифели указательным пальцем.
— Хорошие, — говорит он мне и добавляет серьезно: — А вот работы за этот месяц.
Обычно он изображает свои руки, которые рисуют сами себя: правая работает, а левая придерживает лист бумаги. А еще бегущих животных — собак или скачущих галопом лошадей: он ловит тот момент, когда они несутся в воздухе, не касаясь земли.
И все же Джузеппе единственный из моих братьев, кто окончил среднюю школу. Потом он еще несколько лет провел дома, чаще всего молчал и сторонился родных, держась как можно дальше от всего, что происходило вокруг. То место, где он сейчас живет, — самое лучшее для него. Когда-то здесь был монастырь, и теперь, если позволяет время года, обитатели дома проводят по нескольку часов в день в чудесном, почти всегда залитом солнцем саду.
Обычно Адриана ходит к Джузеппе вместе со мной и все время болтает. Когда я бываю у него одна, мы сидим на скамейке и подолгу молчим. Иногда Джузеппе дарит мне лист соседнего дерева, если он упал рядом.
Весной я приношу корзинку клубники, мы моем ее под струйкой фонтана, бьющего у самой монастырской стены. Перед тем как положить ягоду в рот, он берет ее за хвостик и долго рассматривает, держа против света. Оценивает малейшие различия в форме и цвете. Я подозреваю, что он пытается к тому же пересчитать все зернышки на поверхности.
25
Зима выдалась долгая и суровая, в доме стоял холод. Вдова с первого этажа подарила мне лампу с абажуром, которую я поставила рядом с кроватью, и теперь рано утром просыпалась и учила уроки, не вылезая из-под одеяла и с трудом листая страницы озябшими пальцами.
В марте я выиграла школьный конкурс на тему «Европейское сообщество», и Перилли вручила мне награду от министерства образования — личную сберегательную книжку. Она сказала, обращаясь ко всему классу:
— Вы можете гордиться своей одноклассницей, — и она обвела серьезным взглядом тех, кто вечно смеялся надо мной. — Всего двадцать мальчиков в Италии получили эту награду.
— И один из них — Арминута, — с издевкой произнес кто-то с заднего ряда.
Сестра, встречавшая меня на выходе, уже все знала — интересно, откуда? — и побежала вперед, чтобы сообщить новость семье. Сияя от радости, я показала книжку родителям. Она была красная, а внутри, в колонке прихода, вручную была вписана сумма: тридцать тысяч лир.
— Их можно взять из банка? — спросила мать, внимательно изучив книжку.
Она закрыла ее и положила на стол, но по-прежнему не спускала с нее глаз.
— Их трогать нельзя, — неожиданно ответил отец. — Она сама их заработала, своей головой, — добавил он, немного помолчав.
— А у меня по математике десятка! Так интересно решать задачи! — сообщила им Адриана, кружа по комнате.
Мне нравилась серьезная, основательная геометрия, которую мы изучали в том году: сложные фигуры, пирамиды, наложенные на параллелепипеды, цилиндры с коническими отверстиями, проделанными в одном из оснований. Правильно рассчитать площади и объемы, добавить их или вычесть, найдя общую сумму, — все это меня увлекало. А однажды я вдруг подумала, что эти блестящие отметки заранее программируют мое будущее, которое две мои матери спланировали за моей спиной, не собираясь ставить меня в известность. Я не была уверена, что хочу двигаться в выбранном ими направлении.
В следующем учебном году я должна была поступить в старшую школу в городе, но что я буду есть и где спать? Смогу ли после занятий встречаться с Патрицией? Порой эта неопределенность так мучила меня, что мне казалось, уж лучше остаться здесь, с Адрианой и Джузеппе, с родителями, которые вернули меня обратно, даже с Серджо и другим братом.
Перилли отдала мне контрольную по латинскому языку с девяткой на обороте титульной страницы, и я, на секунду обрадовавшись, положила ее на стол и потерянно уставилась на нее. Мама была бы счастлива, увидев такую отметку. Я по-прежнему верила, что хоть она и далеко от меня, но тревожится обо мне больше, чем о своей болезни. Тем не менее случались дни, когда я чувствовала, что обо мне забыли. Выбросили меня из головы. И у меня больше не было причин оставаться в этом мире. Я по сто раз тихонько повторяла слово «мама», пока оно не теряло смысл и не превращалось в упражнение для губ. Я осталась сиротой при двух живых матерях. Одна отдала меня, когда у меня во рту еще ощущался вкус ее молока, а другая вернула обратно, когда мне исполнилось тринадцать. Я была дочерью разлуки, ложных или тщательно скрываемых кровных уз, дочерью расстояний. Я перестала понимать, кто я и где мои корни. На самом деле я и сейчас этого не знаю.
Весной был мой день рождения, но никто о нем не вспомнил. Родители забыли, потому что прожили без меня много времени, а Адриана просто не знала. Если бы я ей сказала, она отпраздновала бы эту дату по-своему: сначала запрыгала бы от радости, потом четырнадцать раз дернула бы меня за уши. Но я не стала никому говорить и сразу после полуночи сама себе пожелала много всего хорошего. Днем я пошла на площадь и в единственной в поселке кондитерской купила себе пирожное «Дипломат» — слоеное, с заварным кремом. Я также попросила свечку, которую втыкают в торт. Дама за прилавком посмотрела на меня как-то странно и денег за свечку не взяла, так что я все-таки получила подарок.
