Когда появился отец, возвращавшийся со своего кирпичного завода, они затоптали окурки и пошли ему навстречу: казалось, они его узнали. Он слегка замедлил шаг и посмотрел на них издалека, потом направился прямиком к двери, словно их не замечая. Они преградили ему путь, и по жестам я поняла, что отец сначала поговорил с усачом. Возможно, попросил их подняться. Я незаметно приоткрыла дверь, чтобы послушать, о чем пойдет речь.
— Цыган в свой дом я не пущу. Говорите здесь, если хотите.
С улицы донесся рев мотора, и я не расслышала ответ. Потом раздался раздраженный голос отца:
— Мой сын остался вам должен? Ничего об этом не знаю и знать не хочу. Идите и ищите свои деньги там, где они лежат.
Тот, который стоял ближе, прикоснулся к его руке, как будто хотел успокоить, но отец отмахнулся от него, и шляпа седого, крутясь, улетела вниз. Адриана подошла ко мне, и мы обе стали слушать, затаив дыхание.
Больше ничего не случилось, те двое спустились к машине и уехали, а отец вошел в квартиру и с грохотом захлопнул дверь.
Спустя несколько дней цыгане поджидали нас у школы, но на сей раз уже другие, на маленькой, сильно помятой машине, которую мы толком не смогли разглядеть. Адриана взяла меня за руку, и мы присоединились к группе ее одноклассниц. Пока мы шли по улице, цыгане следовали за нами по пятам широким мужским шагом, потом обогнали нас, остановились и стали ждать. Девочки постепенно разошлись, повернув на свои улицы, и когда до дома было уже недалеко, мы с Адрианой остались вдвоем. Тут один из парней, отделившись от остальных, подошел к нам, слегка улыбаясь. Сестра сжала мою руку потной ладонью: это был условный сигнал к бегству. На этот раз больше испугалась она: когда она была маленькой, ей не раз рассказывали, что цыгане похищают детей. Мы развернулись и что есть духу припустили обратно в школу, но на углу табачной лавки буквально влетели в объятия тех, кто нас искал.
— Почему вы от меня убегаете? Я не хочу вас пугать, только задать один вопрос! — сказал парень.
Ему было лет двадцать, и выглядел он скорее симпатичным, чем опасным. Даже Адриана успокоилась, выпустила мою руку и, мотнув головой, дала понять, что мы готовы его выслушать. Вероятно, ему трудно было говорить с двумя девчонками: он изо всех сил старался вести себя деликатно. Не оставлял ли чего Винченцо для них, своих друзей? Может, мы это сохранили?
— Но ведь наш брат не знал, что скоро умрет. Что он мог нам оставить? — тут же ответила Адриана.
Поспешность ее ответа несколько его смутила. Он сказал, что Винченцо собирался купить мопед и занял у них деньги. Однако он их еще не потратил и готов был в любой момент вернуть — так он говорил им за несколько дней до несчастья. Не могли бы мы их поискать?
— Наверное, он отнес их к себе. Он ведь построил деревянный домик недалеко отсюда, где-то вниз по реке. Он прятал там свои вещи, — соврала маленькая хитрюга и пустилась в туманные объяснения, в каком направлении может находиться эта лачуга.
Так мы избавились от кредиторов Винченцо. После обеда я увидела, что Адриана тащит под мышкой старую обувную коробку. Она шепнула мне, что нам нужно срочно спуститься в сарай.
— Кольцо, которое ведет в загробную жизнь, лежало здесь, — сказала она мне на лестнице. — Но тут есть и другие вещи. Надо будет посмотреть.
Мы заперлись в сарае и, сняв с коробки крышку, заглянули в тайный мир нашего брата. Куча ключей, и все не от нашего дома. Новенький блестящий складной нож. Бумажник с удостоверением личности: на фото он выглядел как преступник, которого разыскивает полиция. Больше всего места занимал один носок, набитый непонятно чем. Я с опаской сунула в него руку и узнала содержимое на ощупь. Выложила перед побледневшей Адрианой рулон, стянутый резинкой. Купюры разного достоинства — от десяти до ста тысяч лир. Вот что искали цыгане. Интересно, это действительно их деньги или Винченцо сам скопил их, работая то здесь, то там, и отложил, чтобы купить мопед?
Адриана осторожно ощупала банкноты подушечками пальцев, наверное, она впервые держала в руках нечто более ценное, чем несколько монет, да и те попадали к ней нечасто. Она как зачарованная рассматривала деньги.
— А что это за старик? — спросила она, ласково гладя пышную бороду Леонардо да Винчи на пятидесятитысячной купюре. Она говорила тихо, как будто в сарае среди хлама мог кто-то прятаться.
— И что теперь? — задала я вопрос ей и себе. — Их слишком много, нам нельзя просто так их оставить.
— Ты что? Слишком много никогда не бывает! — произнесла она и так крепко зажала деньги в кулаке, как будто пальцы у нее свело судорогой.
Она пришла в крайнее возбуждение, и это меня потрясло. Ее как магнитом тянуло к купюрам. Я никогда не знала голода и теперь жила среди голодных, словно иностранка. Преимущества, полученные в прежней жизни, отличали меня от остальных, делали чужой в собственной семье. Я была Арминутой, «возвращенкой». Я говорила на другом языке и перестала понимать, откуда я родом. Я завидовала одноклассникам из поселка и даже Адриане: они точно знали, кто их матери.
Моя сестра стала придумывать, что мы могли бы купить на эти деньги. Кучка бумажек словно подсвечивала снизу ее лицо, заставляла алчно гореть глаза.
При неярком свете электрической лампочки, подвешенной к потолку сарая, она размечталась о телевизоре, о полированном каменном надгробии для Винченцо, о новом автомобиле для отца, но мне пришлось ее разочаровать.
— Этого на все не хватит, — сказала я, потрогав ее лоб, словно у нее был жар.
— Тебя не поймешь, — раздраженно сказала она. — То их слишком много, то слишком мало.
Адриана вздрогнула: в глубине сарая что-то шевельнулось и, промелькнув, исчезло среди картонных коробок. Я заметила только лапу и длинный тонкий хвост, тут же спрятавшийся за коробкой с сушеным перцем.
— Я так и знала, — прошептала Адриана. — Здесь их оставлять нельзя, а то крысы съедят. Давай вернемся и спрячем наверху, но будем держать ухо востро: если их найдет Серджо, это конец.
Вечером пришел человек из похоронной конторы. В последнее время главу семьи все время кто-нибудь поджидал после работы. Не тратя времени на долгие церемонии, гробовщик, как все его называли, потребовал выплатить хотя бы половину суммы, потраченной на похороны Винченцо. Отец попросил его подождать, потому что кирпичному заводу угрожало банкротство, и хозяева уже несколько месяцев задерживали рабочим зарплату.
— Первые же деньги, какие получу, вам отдам, клянусь моим сыном, — сказал он, но похоронный агент дал ему только неделю срока.
Мы с сестрой слушали все это, понурившись и стараясь не смотреть друг на друга. Мы думали о том, что запланировали на следующий день. Назавтра мы вышли из дома к открытию магазинов после обеденного перерыва. В этот момент начался страшный ливень. Адриане позарез нужно было пальто, и мы пришли в единственный в поселке магазин одежды: хозяйкой его была синьора, напоминавшая картофелину с головой. Обычно ее короткие пухлые ручки безжизненно висели вдоль туловища, но в случае необходимости начинали двигаться с удивительным проворством. В ее магазине, пахнувшем старыми пыльными тканями, было светло. Нас сразу окутало приятное рассеянное тепло, которое шло от керосиновой печки. Хозяйка встретила нас подозрительно.
