— Господи! — воскликнула Барашек и присела там, где и стояла. Упасть на пол ей не грозило — куда ни ткни, что-нибудь да стояло. Она «приземлилась» на вращающийся табурет из черного дерева с плетеным сиденьем, стоящий там без своего фортепиано.
Пиннеберг стоял молча, будто потерял дар речи. Подыскивая квартирный вариант, он нашел эту решетку довольно забавной вещицей.
Внезапно Барашек, сверкнув глазами, будто у нее открылось второе дыхание, вскочила на ноги и стала продираться к шпалере. Она осторожно провела пальцем по планке, украшенной, как уже было замечено, бороздками, завитушками, и посмотрела на свой палец.
— Вот! — торжественно заявила она и протянула палец Ханнесу. Палец был серого цвета.
— Ну немного пыли, — пробормотал он.
— Немного! — Барашек посмотрела на него, что огнем обдала. — Я тебе вроде жена, а? А здесь нужна прислуга — и не меньше чем на пять часов, и каждый день.
— Но зачем? Почему?
— А кто будет поддерживать в этом доме чистоту, по-твоему? Не меньше сотни предметов мебели со всевозможными набалдашниками, выступами, углублениями — это еще куда ни шло, и я бы с этим справилась, хоть и глупо тратить на это время. Но шпалера — я одна не в состоянии драить ее по три часа в день. А эти бумажные цветы…
Она щелкнула пальцем по розе, и та упала на пол — и в потоке солнечного света затанцевали миллионы серых пылинок.
— Так будет у меня помощница по хозяйству? — спросила Барашек, но отнюдь не ягненок.
— Ну ты же сможешь пробежаться здесь с тряпкой всего раз в неделю?
— Не говори ерунды! Здесь будет жить наш малыш и обо все эти выступы и загогулины набьет себе не одну шишку!
— Возможно, к тому времени у нас будет квартира.
— К тому времени! А как зимой здесь печку топить? Под крышей! Наружные стены! Четыре окна! На день уйдет полцентнера брикетов, а потом зубами стучать прикажешь!
— Согласись, — задетый ее тоном проговорил он, — меблированная комната тем и отличается от собственной квартиры.
— Можешь мне это не объяснять. Но самому-то тебе здесь как? Неужели нравится? Смог бы ты тут жить? Подумай, как ты приходишь домой и плутаешь по этому лабиринту со всем этим барахлом. Ага… так и думала, что они еще и булавками приколоты.
— Но другого варианта сейчас все равно нет.
— Ну так я его найду, и получше этого. Не сомневайся. Когда мы должны заявить об отказе?
— Первого сентября, но…
— А съехать?
— Тридцатого сентября, но…
— Так что у нас полтора месяца, — вздохнула она. — Ладно, потерплю. Малыша только бедненького жалко, должен волноваться вместе со мной. Я представляла себе, как мы замечательно с ним здесь погуляем. Не судьба, значит. Вместо этого мне придется целыми днями грязь возить.
— Послушай, мы же не можем вот просто так взять и отказаться!
— Почему же? Мы сделаем это немедленно, и сегодня же, да прямо сейчас! — сказала она с гордо поднятой головой. Вид у нее был решительный, она раскраснелась, а глаза блестели от возбуждения.
— Знаешь, Барашек, — не спеша проговорил Пиннеберг, — я и не подозревал, что ты такая. Ей-богу.
Она засмеялась, протянула руку и взъерошила ему волосы.
— Ну да, я оказалась не сахар. А какой я должна была быть, по-твоему? С тех пор как кончила школу, моими учителями были брат, отец, начальница да такие же, как я, работницы.
— Да понимаю я, — с печалью в голосе кивнул он.
Часы — те самые, со стеклянной дверцей — что стояли на комоде между Купидоном со стрелой и стеклянной фигуркой иволги, пробили семь раз.
— Собирайся, дорогой! Пошли вниз, в лавку, нам надо купить чего-нибудь к ужину и на завтра — я с нетерпением жду встречи с нашей так называемой кухней.
ЧЕТА ПИННЕБЕРГОВ НАНОСИТ ПЕРВЫЙ ВИЗИТ. ФРАУ ШАРЕНХЕФЕР ПЛАЧЕТ ПОД БОЙ СВАДЕБНЫХ ЧАСОВ
Они принесли кое-что из продуктов, и Барашек быстро накрыла на стол. От ее дурного настроения не осталось и следа. Во время ужина, который состоял из бутербродов и чая, они непринужденно болтали и строили планы на будущее.
Пиннеберг не отказался бы от пива, но Барашек заявила:
— Во-первых, чай дешевле. А во-вторых, пиво вредно для нашего малыша. Пока не рожу, мы не будем пить никакого алкоголя. И вообще…
«Почему это мы», — подумал Пиннеберг, а вслух спросил:
— Что «и вообще»?
— И вообще — шикуем мы только этим вечером. А так, хотя бы два раза в неделю, есть будем жареную картошку и хлеб с маргарином. Настоящее масло — если только по воскресеньям. В маргарине, между прочим, тоже хватает витаминов.
— Но совсем не таких.
— Как знаешь, но не забывай, либо мы будем двигаться к намеченной цели, либо проедим все, что скопили.
— Да-да, — быстро согласился он.
— Ну все, давай соберем посуду, а помою я ее завтра утром. Сейчас лучше собрать кое-какое тряпье и отнести его фрау Шаренхефер.
— Ты что, собираешься сделать это в первый же вечер?
— Ну да, прямо сегодня же, нечего с этим откладывать. Кстати, она могла бы уже и сама к нам пожаловать.
Они стояли в кухне, которая в действительности была не чем иным как чердаком, оборудованным газовой плитой. Барашек в который раз повторила:
— В конце концов, шесть недель не такой уж большой срок.
В комнате она, не мешкая, приступила к делу — сняла все скатерти и вязаные крючком салфетки и сложила их аккуратными стопками.
— Милый, ты не принесешь мне из кухни блюдце, пусть не думает, что мы хотим прикарманить все эти булавки.
Наконец она заключила:
— Ну, готово. — Подхватила сверток с тряпьем и, обернувшись, скомандовала:
— А ты бери часы.
Пиннеберг застыл в раздумье:
— Я?
— Бери часы. Я иду открывать дверь.
И она пошла вперед.
Они миновали переднюю, чулан с вениками и всяческой утварью и оказались в хозяйской кухне.
— Видишь, вот это кухня! Но сюда я могу приходить только за водой.
Они заглянули в спальню — длинную и узкую, как полотенце, в которой стояли две кровати.
— Одна из них осталась от ее покойного мужа? Хоть к нам ее не поставила, и то хорошо.
Затем они прошли в небольшую комнатку, свет в которую едва проникал через единственное окно с плотными плюшевыми занавесками.
Фрау Пиннеберг застыла в дверях.
— Добрый вечер. Мы пришли пожелать вам доброго вечера, — неуверенно проговорила она в темноту.
— Минуточку, — раздался жалобный голосок. — Одну минуточку, я сейчас зажгу свет.
