— Вот пусть и забирает свои мерзкие часы. Мне не нужны часы, которые нельзя заводить.
— Разберемся. В крайнем случае, скажем, что они слишком громко тикают.
— Вот сегодня вечером и скажем! Ну да, вдруг эти драгоценнейшие часы заводить надо только ночью. Ладно, расскажи же, наконец, про саму квартиру. Вот мы поднялись по лестнице, открыли дверь и…
— И входим в переднюю. Она общая. Налево дверь — там наша кухня. Вообще-то, я бы не назвал ее настоящей кухней. Это же чердак с косой крышей, но там есть газовая плитка…
— С двумя конфорками, — загрустила Барашек. — Даже не знаю, как я с этим справлюсь. Всего на двух конфорках приготовить обед кто сможет? У матери вон их целых четыре.
— Не сомневаюсь, что и двух вполне достаточно.
— Послушай, дорогой…
— Мы же не станем шиковать, тогда нам и двух хватит.
— Конечно, не станем. Но смотри: одна конфорка для супа, вторая для мяса, третья для овощей. И картофель, это уже четвертая. Если я поставлю на две конфорки две кастрюли, две другие в это время остынут. Но ведь так!
— Ты права… — задумчиво произнес он. И внезапно в полном исступлении заключил: — Выходит, тебе нужны четыре кастрюли!
— Конечно, четыре, — гордо заявила она. — Да и этого мало. Мне нужна гусятница.
— Боже, ведь я купил только одну кастрюлю.
Барашек была неумолима:
— В таком случае нам придется докупить еще четыре.
— На нашу зарплату не сможем, придется залезть в сбережения.
— С этим ничего не поделать, родной. Надо быть реалистами. Без кастрюль не обойтись.
— Я думал, что все сложится как-то иначе, — в его глазах читалась грусть. — Думал, сможем что-то откладывать, а сами начинаем транжирить.
— Но это вещи первой необходимости!
— Гусятница это не первая необходимость, — он разволновался еще больше. — Я не ем рагу. Никогда! А чтобы приготовить всего лишь кусочек мяса, нет смысла покупать целую гусятницу! Ни за что!
— А как же рулет? — не унималась Барашек. — А жаркое?
— У нас и воды в кухне нет, — сказал он и сам смутился. — За водой тебе придется бегать на кухню к фрау Шаренхефер.
— Вот еще не слава богу! — снова вздохнула она.
Со стороны может показаться, что в браке нет ничего сложного: два человека поженились, воспитывают детей. И все делают вместе, любят друг друга, стараются устроить свою жизнь лучше. Дружба, любовь, забота; поесть-попить, поспать, сходить на работу, похлопотать по хозяйству, в воскресенье выбраться за город, а вечером иногда в кино! Вот и весь рецепт.
На самом же деле брак растворяется в тысяче самых разных проблем. Брак как таковой удаляется на задний план, становится необходимым условием существования, как, например, в истории с гусятницей. Или с часами, забрать которые он, Пиннеберг, должен попросить сегодня вечером фрау Шаренхефер. То-то и оно.
У обоих на душе кошки скребли. Хорошо хоть, что решать все эти проблемы не надо сию же минуту. Здесь, в этом купе они могли больше не думать о них. Их угрюмый спутник сошел на какой-то станции, а они даже не заметили этого. Гусятница и часы отодвинулись на задний план; Пиннеберг и Барашек, под мерное погромыхивание поезда, крепко обнялись. Время от времени они дают себе возможность отдышаться и вновь возвращаются к своим поцелуям, пока наконец поезд не замедляет ход. Духеров.
— Господи, приехали! — воскликнули они одновременно.
ПИННЕБЕРГ НАПУСКАЕТ ТУМАНУ И ЗАГАДЫВАЕТ БАРАШКУ ЗАГАДКИ
— Я заказал машину, — быстро проговорил Пиннеберг, — пешком ты точно не дойдешь.
— Но зачем? Мы же планировали экономить! Помнишь, как в прошлое воскресенье мы два часа пробегали по Плацу.
— Но у тебя же вещи…
— Можно позвать носильщика. Или даже кого-то из твоей конторы. Ваших рабочих.
— Нет, только не с моей работы, это бы выглядело…
— Ну, хорошо, как знаешь, — согласилась с ним Барашек.
— Да, чуть не забыл, — торопливо сказал он, потому что поезд уже начал тормозить. — Давай не будем подавать виду, что мы супружеская пара. Прикинемся, будто мы немного знакомы.
— С чего это вдруг? — удивилась Барашек. — Мы ведь в законном браке.
— Понимаешь, это из-за людей, — он смутился. — Мы ведь никому не послали приглашений на свадьбу, и люди могут обидеться.
— Ничего не понимаю, — удивилась Барашек. — Объясни. Почему наша женитьба может кого-то обидеть?
— Я тебе потом все объясню. Позже. А сейчас нам надо… Бери чемодан. И, ради бога, сделай вид, мы едва знакомы.
Барашек замолчала и только украдкой поглядывала на своего мужа. Он же проявил необыкновенную учтивость, помогая ей выйти из вагона. И даже смущенно улыбнулся:
— Это главный духеровский вокзал. А есть еще узкоколейка на Максфельде. Сюда, пожалуйста.
Он шел на три шага впереди — слишком быстро для заботливого супруга, настоявшего на том, чтобы заказать машину для жены, которую могла утомить дорога. Спустившись по лестнице, он вышел через боковую дверь, где их уже ждал крытый автомобиль — их такси.
Шофер поздоровался:
— Здравствуйте, господин Пиннеберг. Здравствуйте, фройляйн.
Пиннеберг торопливо пробормотал:
— Одну минуту! Садитесь, а я схожу за багажом.
И он исчез.
Барашек стояла возле машины и смотрела на вокзальную площадь с двухэтажными зданиями. Напротив она увидела вокзальную гостиницу.
— Контора Клейнгольца находится здесь? — спросила она у шофера.
— Это где господин Пиннеберг работает? Нет, фройляйн, мы как раз ее будем проезжать. Она на площади, рядом с ратушей.
— Скажите, а нельзя ли открыть верх? Сегодня такой чудесный день, — сказала Барашек.
— Прошу прощения, фройляйн, но господин Пиннеберг распорядился закрыть верх. Обычно в такую погоду я езжу в открытой.
— Ну раз господин Пиннеберг так распорядился… — сказала Барашек и села на сиденье.
Она увидела, как возвращается Пиннеберг — вслед за носильщиком, который катил на тележке корзину, портплед и коробку. За последние пять минут она смотрела на своего мужа совершенно другими глазами, и от ее глаз не ускользнуло, что правую руку он держит в кармане брюк, чего раньше она за ним не замечала. И правда, такой привычки он не имел. Однако ж сейчас его правая рука покоилась в кармане!
Они поехали.
— Вот ты и увидишь Духеров. Весь Духеров, правда длиной в одну улицу, — сказал он и усмехнулся.
— Итак, ты хотел мне объяснить, что могло обидеть этих людей, — начала она.
— Еще не время, — ответил он. — Тут разговор не получится — видишь, какая у нас ужасная мостовая.
