Она упрямо возразила, что сделает так, как считает нужным. И сегодня вечером покинет больницу!
Он знал, как она умеет упираться, и попытался решить дело миром: принялся уговаривать, подбирая правильные, добрые слова. Уговаривать пришлось долго: ей втемяшилось сегодня же выписаться.
— А с молодым врачом я все улажу!
Конца-краю этому спору не было, и у Долля уже не оставалось никакой надежды ее переубедить. Пару раз к ним заглядывала монахиня с улыбкой мадонны и намекала, что герру Доллю пора идти. Ужин давно стыл на тумбочке у кровати. Под конец, прощаясь с Альмой, он все-таки вырвал у нее обещание, что она не сбежит из больницы сегодня же вечером и не будет ничего предпринимать, пока не посоветуется с главврачом. Как чудесно этот вечер начинался — и как скверно закончился: обе стороны не добились желаемого и сердились друг на друга.
Проходя по коридору, Долль увидел через открытую дверь в одну из палат молодого человека в белом врачебном халате. Ага, вот и познакомимся! — подумал он, завернул в палату и представился. Оказалось, что молодой человек с желтоватым лицом — действительно врач ночной смены. Долль, которому этот тип с первой секунды не понравился, сказал:
— Моя жена выразила желание выписаться как можно скорее. Я ее отговорил. Полагаю, вы меня поддержите. Состояние ее раны…
— Превосходное! — спешно подхватил врач. Похоже, Долль тоже вызывал у него неприязнь. — Ей уже не обязательно находиться в стационаре. Вполне хватит амбулаторного лечения. Если ваша жена будет дважды в неделю приходить на перевязки, этого более чем достаточно.
— Я попросил жену не торопиться и взял с нее обещание обсудить выписку с главврачом. — Долль гнул свое, и в голосе его послышалось раздражение. — Дело в том, что кроме раны есть еще одна проблема: ей почти каждый вечер колют морфий, верно? Но ведь ее нельзя выписать, пока она не привыкнет обходиться без уколов, так?
Не было никакого сомнения: при этой атаке молодой врач вздрогнул, и его желтоватое лицо побледнело. Но он быстро взял себя в руки и ответил с подчеркнутой снисходительностью специалиста, разъясняющего очевидное ничего не понимающему профану:
— Ах, уколы — жена вам о них рассказала? Ну, на этот счет могу вас успокоить: ваша жена только думает, что ей колют морфий. На самом деле поначалу это был безвредный заменитель, а в последнее время и вовсе дистиллированная вода…
При этих словах врач ухмыльнулся так мерзко, что Долль едва не рявкнул: так значит, за дистиллированную воду вы брали с нее дорогие американские сигареты! Это как вообще называется? Кроме того, он не верил ни единому его слову. Альма прекрасно знает, как действует морфий, и не перепутает его с водой. Ты просто лжешь, чтобы выгородить себя перед начальством!
Но всего этого Долль не озвучил — чего бы он добился, если бы устроил скандал?.. И сказал только:
— Насколько я понимаю, от воды, которую больной считает морфием, тоже нужно отвыкнуть, — или вы считаете иначе?
Врач опять мерзко ухмыльнулся.
— Да бросьте! — отмахнулся он. — Вы все усложняете. Давайте сейчас вместе пойдем к вашей жене, и я расскажу ей правду. И вы воочию убедитесь, что никакого шока не будет — наоборот, она испытает облегчение.
— Нет уж! — отрезал Долль. Взгляд его метал молнии. — Еще не хватало! В результате гнев моей жены обратится на меня, а не на вас. Давайте условимся так: я поговорю с главврачом, а до того настоятельно вас прошу нашу беседу моей жене не передавать!
Ухмылка эскулапа сделалась невыносимо высокомерной.
— Не волнуйтесь, герр Долль! — насмешливо успокоил он. — Я не выдам вас жене, и вам не придется испытать на себе всю мощь ее гнева. Само собой, это было всего лишь предложение — я подумал, вы захотите быть рядом, когда я открою ей правду! Разумеется, я справлюсь и сам…
— Никаких правд сегодня вечером!
— Посмотрим, — неопределенно ответил врач. — Посмотрим, что ваша жена скажет мне о вашем визите. Разумеется, я буду исходить из состояния пациентки. — Он посмотрел на собеседника, словно раздумывая, что бы еще сказать. Затем сунул руку в карман халата и достал пачку американских сигарет. — Прошу вас! — сказал он изумленному Доллю. — Нет-нет, я настаиваю!
И Долль, ошеломленный, сбитый с толку, совершенно растерявшийся, взял сигарету… В следующее мгновение он готов был сам себе влепить пощечину за эту глупость, за эту малодушную слабость! Да, этот молодой насмешливый пройдоха обставил его по всем статьям, и теперь, когда он дал маху, взяв предложенную сигарету, можно было уже не думать о том, чтобы снова заговорить о деле.
Поэтому они обменялись парой вежливых, пустых слов, и Долль отправился домой, кипя от гнева, злясь на себя и свою вечную неготовность держать и наносить удары.
Единственное, что его утешало, — это обещание Альмы не требовать выписки сегодня же, а подождать, пока ему или ей удастся переговорить с главврачом. Но чем дольше Долль об этом думал, тем более слабым казалось утешение. Хоть он и не сомневался, что Альма сдержит слово, но допускал, что молодой врач не станет держать язык за зубами и добьется того, что Долль в данный момент считал пагубным: преждевременной выписки.
Поспешая в больницу, он в горячке радостного ожидания не замечал ни холода, ни дождя, а по пути домой ненастье ноябрьской ночи заслонили от него тягостные размышления. Он очнулся от раздумий уже недалеко от дома, и то лишь потому, что с разбегу налетел на другого человека, сбив его с ног. Долль забормотал слова извинения и помог упавшему подняться, смиренно ожидая, что сейчас на него обрушится град ругательств и угроз. Но этого, к его удивлению, не произошло — человек, чье лицо было неразличимо в темноте, спросил едва ли не робко:
— Ну как, герр Долль, вы уже что-то сделали, чтобы вновь занять свое место в литературе?
Долль был так ошарашен — все-таки не ожидаешь услышать подобный вопрос на ночной улице, — что не сразу сообразил, кто к нему обращается и кого он повалил в грязь: это был тот самый папирусный врач, которого Долль первым пригласил к Альме по прибытии в Берлин.
— Ах это вы, герр доктор! Вы уж простите меня, пожалуйста, мне правда очень неловко. Надеюсь, вы не ушиблись…
— Я думаю, — отозвался тот — он как был, так и остался мастером не слышать то, что его не интересует. — Я думаю, сейчас нельзя медлить, если хочешь играть какую-то роль. Множество совершенно безвестных людей уже снова рвется к кормушке…
Зависти в его голосе не было: подобно всему, что он произносил, эти слова прозвучали как-то бесплотно, словно ушли в туман, не отозвавшись эхом ни в нем самом, ни вокруг него. Они вместе двинулись по улице — ведь их дома находились по соседству. Врач-химера продолжал:
— Снова расплодились всякие объединения, союзы, палаты, группы — но меня никуда не зовут. А ведь я когда-то был по-настоящему известным писателем — не таким известным, как вы, герр Долль, но все же не последнего ряда…
