— Это кровь, сир! — ответил драгун, стараясь держаться прямо, но вдруг лицо его залила смертельная бледность, и он завалился в седле, выпустив поводья, испуганная лошадь метнулась в сторону, волоча всадника, как тряпичную куклу.
— Что с ним? — смущенно спросил император своего адъютанта графа Сегюра.
— Этот человек мертв, сир! — ответил адъютант, сверкнув глазами. — Он был тяжело ранен, но нашел в себе силы…
— Едем! — Наполеон захлопнул дверцу кареты, откинулся на подушки, закрыв глаза, чтобы не видеть весь этот позор и унижение.
Но едва карета тронулась, он приподнялся и приказал:
— Избавьтесь от моих личных трофеев. Выбросьте, утопите все, что угодно, — только освободите лошадей. Запрягите их в пушки. Пушки — это наша последняя надежда, они гораздо нужнее нам сейчас, чем золото и драгоценности!
— Слушаюсь, сир! — ответил де Сегюр и отъехал от кареты императора, чтобы сделать распоряжения.
Он нашел кирасирского офицера из прибалтийских немцев барона фон Армиста — умного, энергичного, сообразительного человека — и передал ему приказ императора.
— Возьмите несколько человек… как можно более надежных. И сделайте все, чтобы трофеи императора не попали в чужие руки. Вы меня понимаете?
— Так точно! — Фон Армист приподнялся в седле, салютовал адъютанту императора и отправился выполнять приказ.
Матвей оставил машину перед воротами кладбища и пошел по центральной аллее в сторону церкви. День был жаркий, в воздухе чувствовалось какое-то нервное напряжение, как перед грозой. Слева от аллеи несколько человек в черном стояли вокруг могилы с горящими свечами в руках — видимо, собрались здесь на годовщину близкого человека.
Матвей почувствовал беспокойство и какое-то щемящее чувство — кладбища всегда так действовали на него, поэтому он старался избегать посещения похорон и поминок.
Но сегодня он должен был появиться здесь — не только потому, что чувствовал себя отчасти виновным в происшедшем, но и потому, что хотел взглянуть на тех, кто придет на похороны, увидеть людей, окружавших при жизни Надю.
Он миновал церковь. Легкое деревянное здание с мозаичной картиной на фронтоне казалось плывущим в небо голубым парусником. На крыльце переговаривались несколько старушек в черных платках и грелся на солнышке толстый рыжий кот.
Вчера он звонил в институт, где училась Надя, и секретарь деканата любезно объяснила ему, куда нужно прийти. Еще она сказала, что народу будет мало, так как сейчас лето и все в отпусках.
После церкви Матвей свернул направо, туда, где ровными рядами расположились новые могилы.
Около одной из них стояла небольшая группа — две или три женщины, старик. Тут же стояли двое мрачных мужиков в кирзовых сапогах, с большими, как лопаты, руками — могильщики. Чуть в стороне на козлах стоял гроб, обитый голубым шелком.
Матвей приблизился к могиле, оглядел присутствующих.
Две женщины неопределенного возраста зашептались, неприязненно поглядывая на него. Это были чьи-то тетушки или свояченицы, невзрачные особы с глупыми, некрасивыми и озабоченными лицами, какие всегда попадаются на свадьбах и похоронах, как будто главная их жизненная задача — выдать замуж и потом похоронить своих родственников.
Третья женщина стояла чуть в стороне и держалась обособленно от тетушек.
В первый момент, увидев ее, Матвей невольно вздрогнул.
Ему показалось, что это Надя стоит возле собственной могилы, нервно сжимая в руках платок.
В следующий миг он убедился в своей ошибке.
Конечно, это была не Надя, хотя они с этой женщиной были чем-то удивительно похожи. Нет, не чертами лица, но чем-то более важным — осанкой, фигурой, движениями, едва заметными жестами. Хотя, пожалуй, различий между ними нашлось бы еще больше, чем сходства.
Эта женщина была чуть старше Нади, хотя довольно молода, самое большее — лет тридцать. В первый момент она показалась Матвею не очень красивой, но, приглядевшись, он почувствовал необычное очарование ее лица. Чуть широковатые скулы были усыпаны мелкими веснушками, глаза необычного разреза расставлены широко, как будто женщина смотрела на мир с постоянным детским удивлением.
Матвей почувствовал, что так пристально разглядывать незнакомку просто неприлично, и перевел взгляд на высокого старика, стоявшего по другую сторону могилы.
Послышался шум, говор, это к могиле спешила группа молодых парней и девушек — человек семь. Они проскочили нужный поворот и, чтобы не возвращаться, стали прыгать прямо через глубокую канаву, одна девчонка провалилась и завизжала. Тетки в черном тотчас испепелили ее взглядами. Точнее, только пытались это сделать. Ребята не обратили на них никакого внимания.
Матвей пристально оглядел компанию. Обычные молодые ребята, студенты. Одеты как всегда, им и в голову не приходит, что на похороны полагается приходить в черном. Не знают они еще об этом, да и слава богу, пускай подольше в неведении находятся. Четыре девочки и трое парней. Насчет парней сразу все ясно — никто из них с Надей особыми отношениями не был связан, так просто, друзья, скорее даже приятели… Теперь хорошо бы хоть подружку закадычную обнаружить… Эта красотка с белыми волосами, распущенными по плечам? Или та толстушка-хохотушка, что провалилась в канаву? Ну хоть какая-то из четверых заплакала бы, по-особенному посмотрела… Нет, все одинаково себя ведут, стоят кучкой и перешептываются.
Заметив, что Матвей пристально рассматривает девушек, Надины тетки снова покосились на него и зашептались. В это время со стороны церкви подошел пожилой тщедушный батюшка в забрызганной грязью рясе и начал отпевание.
Священник повторял знакомые слова молитвы, и Матвей чувствовал, как в груди развязывается тугой узел, который стянул его сердце в тот миг, когда он вышел на берег озера и увидел трупы. Зато в душе зрела твердая решимость найти виновника этого кровавого преступления и заставить его заплатить за содеянное.
Он понимал, что это не по-христиански, что месть — из области язычества, но в то же время понимал, что не успокоится, пока не заставит этого мерзавца сполна рассчитаться.
Невольно он снова взглянул на высокого старика, стоявшего отдельно от остальных, по другую сторону могилы.
Старик был высок и удивительно прям, в нем чувствовалась незаурядная сила, несмотря на то, что было ему никак не меньше восьмидесяти. Единственной поблажкой преклонному возрасту стала черная трость, на которую он опирался, — да и та казалась в его руке скорее изящным аксессуаром, а не необходимой принадлежностью дряхлого старца.
Вообще он был старомодно, подчеркнуто, даже излишне элегантен — белоснежные манжеты рубашки чуть заметно выглядывали из рукавов черного пиджака, ботинки сверкали, как будто он шел сюда не по кладбищенской грязи, а по ковровой кинофестивальной дорожке. На шее была черная бабочка.
Матвей вспомнил рассказ наркодилера Виталия.
