— Император приказал мне найти тебя и передать это лично, — доложил Тиггелин, доставая из золотого тубуса свернутый в трубочку и перетянутый красной шелковой лентой папирус.
— Что это? — неучтиво спросил Климент.
— Кто эта юница? — спросил Тигеллин, указав папирусом на Авишаг.
— Я уже ухожу, — торопливо сказала иудейка и бросилась вверх по лестнице.
— Подожди! — окликнул ее префект, и она остановилась.
Климент подошел к ней.
— Ты ее здесь впервые встретил? — продолжал допрос легат, приближаясь к парочке.
— Что ты хотел мне передать? — уперев руки в боки, нетерпеливо спросил префект гвардии у легата армии.
Тот не торопясь развязал красный шнур:
— Я прочту… — он растянул длинную широкую ленту папируса: — «Моему любимому Клименту!»
Легат вскинул глаза на префекта и криво усмехнулся.
— «Истребление христиан необходимо продолжить. Никто не должен остаться в живых. Тех, кто опасен, убивать на месте. Остальные должны умереть на арене. Эта задача была давно возложена на тебя, и я призываю верно ее исполнять», — закончив читать, легат посмотрел на префекта, потом на иудейку. Он зловеще улыбнулся. — Вот печать императора!
— Я ухожу! — заявила иудейка.
— Я пойду с тобой, — пообещал Климент.
— Я бы хотела пойти одна! — отшила его Авишаг.
— По этому приказу, Климент, любой подозреваемый… — начал было Тигеллин.
— Я слышал приказ! — оборвал его префект гвардии.
— Тогда все, — окончил доклад легат армии и попытался подняться по лестнице вслед за Авишаг.
— Куда это ты собрался? — преградил ему путь Климент. — Хочешь пойти за ней? Почему ты передал мне приказ на улице?
— Император этого хотел!
— С твоей подачи?
— Не понимаю, о чем ты.
Климент посмотрел на опустевшую лестницу.
— Она исчезла, — сообщил он Тигеллину и забрал у него папирус. — Не буду больше тебя задерживать.
Легат покинул лестницу и забрал свой патруль с Аппиевой площади у трех гостиниц.
* * *
— Она приходила сюда много раз, — сказал помощник Тигеллина пекарю, которого допрашивал в присутствии громилы и пройдохи. — И ты не знаешь, где она живет?
— Нет, не знаю! — настаивал пекарь Пистор.
— Ты знаешь, что того, кто скрывает христиан, ожидает смерть?
— Я ничего не скрываю, я вам рассказал все, что знаю.
— Ты уверен, что она заплатила за хлеб?
— Да, но потом она убежала, не взяв его.
Помощник легата кивнул головой и обратился к пройдохе с громилой:
— Ждите здесь! Она может вернуться.
* * *
Петру было пятьдесят девять лет, Павлу — пятьдесят четыре. Авишаг заварила пожилым мужчинам ромашковый чай. Ромашка — любимое растение римлян, она встречалась во многих римских рецептах. В ее названии мы по сей день слышим «рома»: Рим. Ромашковый чай, оливковое масло с ромашкой, уксус с ромашкой. В медовые напитки тоже добавляли ромашку. Ромашка обладает сильными дезинфицирующими свойствами, к тому же римлянам просто очень нравился ее запах.
— Знаешь, Петр, — обратился к своему старинному другу Павел. — Вот к чему я так и не смог привыкнуть в доме у Пуда, так это к римской еде: петушиные гребни, пятки верблюдов… Они очень любят тухлых фазанов и тухлую рыбу с особым соусом гарумом, который готовится из рыбок с травами, выдержанных на солнце в амфорах два-три месяца. Этот соус добавлялся почти во все блюда и был вместо соли.
— Поживи у меня, Павел, — пригласил проповедника Петр, поправляя окровавленную повязку на голове. — У нас никто не станет кормить тебя тухлятиной.
— А Агарь?.. — Павел в первый раз за долгое время спросил Петра о жене.
— Ты помнишь Агарь? — удивился Петр.
— Как не помнить?
Да, Павел хорошо помнил эту милую женщину еще совсем молодой, когда спас и ее, и Петра от нападения уличных грабителей. Помнил и то, что ему не дали умереть от голода, когда после долгого пути из Дамаска в Иерусалим он пришел увидеть Мару, возлюбленную Иешуа, и повиниться перед ней…
— …Агарь умерла от малярии, — смиренно ответил Петр, и по голосу его было ясно, что он овдовел не вчера.
Павел хотел спросить что-то еще, но Петр быстро перевел разговор на другую тему.
— Для тебя тут будет довольно места. Вот только, как и у всех бедных римлян, у нас большая проблема поесть горячего. Это можно сделать лишь за столом у патрона или в харчевнях.
На самом деле в римских харчевнях тоже запрещали подавать горячую пищу, за исключением бобовых каш с потрохами. Императоры не хотели, чтобы в заведениях общепита собирались нежелательные элементы. У римлян была поговорка «трое составляют коллегию», отсюда пошла присказка «сообразить на троих».
— Ты много путешествуешь по империи, Павел, — сказал Петр, отхлебывая ромашкового чая. — Тебя знают, пожалуй, во всех иудейских общинах.
— Дело в том, — ответил Павел, — что Учение, которое оставил нам Иешуа, оно… как бы это сказать… плохо раскладывается по полочкам.
— Учитель дал нам много свободы, — молвил бывший рыбак. — Стойте в свободе, которую даровал вам Христос!
— Сравним с иудаизмом, — предложил бывший фарисей. — В иудаизме есть четкая регламентация человеческого действия. Религиозная жизнь сведена к строго предписанным ритуалам, к правилам поведения, даже в быту. Начиная с религиозного поведения, того, как тщательнейшим образом надо вести себя в храме, как именно священник должен совершать ту или иную жертву, тот или иной ритуал. И вплоть до четких предписаний того, что надо делать дома, до самых мелочей, вплоть до того, как нужно себя вести в отхожем месте и какими пальцами держать губку, которой подтирают зад.
— Вот почему наша иудейская вера сохранила себя на протяжении тысячелетий, — согласился Петр.
— А христианство принесло в мир нечто, — продолжил Павел, — что люди не создали сами…
— Учение Христа подарено нам, — кивнул Петр. — Оно нам самим не до конца понятно. Если бы мы сами создавали для себя религию, то, наверное, постарались бы сделать так, чтобы в ней все было ясно. Чтобы в ней не было вызовов нашему рассудку…
— Какое божество меж истин двух войну зажгло! — воскликнул Павел. — С одной стороны, мы знаем, что все в этом мире зависит от промысла Творца, и с другой стороны, мы столь же глубоко убеждены, что все зависит от нас самих, от нашей свободы.
— И то и другое справедливо, — кивнул головой его собеседник. — И то, что я в своей свободе совершаю грех и уклоняюсь от Творца; и то, что Господь нас ведет по жизни даже через пропасти наших грехов.
