— Огонь? — переспросил император и сел прямо. — На это я и надеялся! Засранный Рим будет уничтожен, когда я умру. А почему бы мне не увидеть это при жизни и не насладиться зрелищем?
Нерон опять притворно по-театральному рассмеялся.
— Но дворец тоже в опасности!
— Эгелий, я построю другой, сказочной красоты… Чтобы Нерон жил, как император, — с этими словами император Нерон развел руки в стороны и повалился спиной на диванные подушки.
— И как бог, бессмертный цезарь, — подольстил префект.
— Да, — согласился двадцатисемилетний владыка Рима. — А теперь уходи.
Эгелий немного помедлил, но все же решился сообщить еще кое-что.
— Цезарь, — произнес приглушенным голосом префект и наклонился к молодому мужчине настолько, насколько позволяли приличия. — Злая молва гласит, что Рим поджег ты! Не мешало бы цезарю отвести от себя обвинения.
Лежащий с раскинутыми руками Нерон посмотрел на него озадаченно и сел.
— Обвинения? Что ты мелешь? Кто обвиняет властелина мира?
— Цезарь, когда гибнут тысячи…
— Будем надеяться, что большинство погибших… христиане! — Нерон задумался и принялся грызть ногти. — … Их число растет, ты знаешь это?
— Мы их выискиваем и убиваем, как крыс! Вся империя кишит ими.
— Это опасное суеверие, Эгелий, которое гласит, что кроткие унаследуют то, что принадлежит могущественным, и признает, что есть другой бог, помимо меня.
Рим за свою историю знал много богов. Празднества были частыми, пышными и богатыми. Шли нескончаемые процессии. Приносились жертвы, священнодействовали жрецы. Но в эти дни все это буйство творилось не во имя Юпитера или Венеры, а во имя правящего императора. Изваяний императора было множество. И не только в Риме, но и по всей империи. Культ цезаря — вот каких богов знал в то время Рим.
— Христианское суеверие быстро пройдет! — безапелляционно заявил префект, держа свой красногребневый шлем под мышкой.
— Эгелий! — обратился к нему Нерон.
— Да, божественный цезарь! — отозвался префект и опять наклонился к сидящему императору.
— Эти слухи, будто бы я поджег город… — Нерон сладко потянулся. — Нельзя ли перевести обвинения на…
— Христиан?
Нерон засмеялся, указывая на префекта потрясаемым пальцем.
— Если наши граждане станут бояться этих убогих, они их уничтожат! Чего не смог сделать Калигула… А теперь иди!
Префект Эгелий поклонился и покинул балкон. Нерон опять схватил кифару и принялся извлекать из нее звуки, которые за неимением другого определения можно назвать мелодичными.
Пламя рвется ввысь!
В волнах пожара, океаном охватившего город,
Головни шипящие повсюду ветер раздувает щедро!
И клубы кружащегося дыма тянутся вверх,
Чтобы достигнуть красным заревом расцвеченного неба.
Так декламировал царственный кифаред.
* * *
Кифара считалась инструментом Аполлона, в отличие от авлоса, инструмента Диониса — костяной дуды с высверленными в ней отверстиями. К дуде крепился мундштук с присоединенной к нему тростью. Именно на таком духовом инструменте играл музыкант на Аппиевой площади у трех гостиниц. О нет! Он не воображал себя богом Дионисом. Он просто хотел поесть и надеялся заработать своим умением себе на трапезу — кусок сыра, бобовую кашу с чесноком да несколько оливок.
Седовласый Павел, только что вернувшийся в Рим из Испании, покопался в кошеле, выудил оттуда самую мелкую монетку — унцию — и положил ее в подставленную деревянную чашу музыканта. Тот благодарно кивнул, не прерывая звучания своей дуды.
Павел давным-давно не был в Риме и шел с дорожным посохом, в гиматии поверх длинной туники и с длинной бородой, сильно отличаясь от снующих туда-сюда римлян: рабов с поклажей, мальчишек в сопровождении рабов-детоводителей, матрон, накрытых белыми плащами-паллами.
Рим очень хорошо снабжался водой. На одного человека приходилось от шестисот до девятисот литров воды в сутки, но вся она подавалась в общественные фонтаны. У одного такого фонтана устроился Павел, чтобы немного передохнуть. Через дорогу от него, в тенистой нише, двое бродяг играли в кости. Один из них — мелкий, полуголый и поросший кудряшками — радостно хохотал, расположившись на камнях мостовой. Другой — громила в коричневом от грязи хитоне — сидел на ручной одноколесной тележке с притороченным грузом и ворчал, что ему не везет.
— Сколько на этот раз, Страбо? — спросил мелкий, пересчитывая медные монеты секстансы и квадранты на своей ладони.
— А! Пара ассов — все, что у меня есть, — посетовал здоровяк.
— Тогда поймай христианина, — посоветовал волосатый пройдоха.
— Они прячутся в своих норах, как крысы! — безнадежно покачал небритым подбородком громила.
— А у меня на них нюх! — коротыш подбросил выигранные монетки в ладони, потом достал из складок спущенного с плеч грязного хитона мешочек и потряс им.
Там, судя по звуку, громыхали монеты побольше. Может быть, даже не медные ассы, а серебряные сестерции. Громила недовольно отвернул физиономию.
— Награда за поимку христианина двести моне-е-е-ет, — пропел босяк.
Услышав это, Павел перестал в открытую рассматривать бродяг и отвернулся, блуждая взглядом по прохожим. Его внимание привлек степенный старец с седой бородой и посохом, одетый в долгополые одежды, как иудей. Пожилой мужчина шел мимо хлебной лавки, откуда на всю округу разносился вкусный хлебный дух. В глубине пекарни два мальчика-раба вымешивали ногами тесто в огромной бадье.
Павлу этот старый иудей показался смутно знакомым. Но разве всех упомнишь? Позади были Македония и Балканы, храмы в Афинах и Коринфе, в Фессалии и на Кипре. Позади была христианская церковь, для которой нет ни иудея, ни эллина, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, ни мужчин, ни женщин, но все едины в Боге.
Когда иудейский патриарх почти поравнялся с тем местом, где стоял Павел, то увидел, как путь ему преградил посох, начертавший на дорожной пыли полукруг. Сделавший это проповедник испытующе посмотрел на седобородого патриарха. Тот своим посохом нарисовал еще один полукруг, образовав рыбку.
Патриарх подошел к фонтану, зачерпнул горсть воды, выпил и спросил:
— Кто ты?
— Павел, — был ответ. — Я сегодня пришел в Рим…
— Откуда меня знаешь? — спросил патриарх.
— Петр, ты совсем меня не узнаешь? — спросил озадаченный проповедник.
— Подожди… — Петр коснулся собеседника рукой. — Не здесь. После большого пожара мы все живем в страхе.
Петр покосился в сторону бродяг, играющих в кости. Громила в этот момент говорил пройдохе:
