Сиделка указывает на оранжево-желтое кресло у окна.
– Оно раскладывается в кровать. Я принесу тебе чем укрыться.
– Спасибо. – Здесь холодно, даже холоднее, чем в школе. Разве это полезно для больных?
Вскоре я лежу под тонким покрывалом на твердой раскладушке в той же комнате, что и Джулиан, и вспоминаю, как мы в детстве спали с ним вместе, только теперь его сопение механическое и громкое, будто он дышит в микрофон.
Я измотан, но из-за нервов не могу расслабиться. Когда Джулиан жил у нас, иногда у него случались проблемы со сном. Помню, однажды, почти заснув, услышал, как он меня зовет.
– Адам?
– Что?
– Ты меня видишь?
Сквозь шторы на окне проникало как раз достаточно света.
– Да, вижу.
– Мне страшно.
– Почему?
– Не знаю.
– Постарайся уснуть.
– Не могу. Мне страшно.
– Просто думай о хорошем. Мама так мне говорила, когда я был маленьким.
– А ты тоже боялся?
– Иногда.
– И о чем ты думал?
Я повернулся на бок и посмотрел на него. Вертикальная полоса света падала на его лицо, точно маска.
– О Человеке-пауке.
Джулиан скептически воззрился на меня:
– Представлял, что Человек-паук – это ты?
– Нет, я представлял, что я – это Человек-паук.
– И ты переставал бояться?
– Ну вроде да. Я думал о фильмах, прокручивал их в голове. А потом просто засыпал.
– Но Человек-паук страшный.
– Ничего подобного. Он потрясающий.
– Мне не нравится тот парень с металлическими щупальцами.
– Доктор Осьминог? Ну да, он довольно страшный. Ладно, забудь о нем. Думай о том, что тебе нравится.
– Я не знаю, что мне нравится.
– Знаешь. Подумай.
– Элиан Маринер?
– Ладно, подумай о своей любимой книге про Элиана, держи картинку в голове и не отвлекайся больше ни на что.
Он крепко зажмурился.
– Получается?
Он кивнул.
– Где ты?
– На корабле Элиана. Я лечу.
Теперь механическая версия дыхания Джулиана разносится по комнате. Жжение в горле становится сильнее. Что-то горячее и мокрое льется по щекам. Я плачу, сильно, но беззвучно, уткнувшись в жесткое больничное покрывало. Я хочу остановиться, но перед глазами стоит лицо девятилетнего Джулиана, когда я дал ему свой блестящий совет, лицо, полное страха и сомнения, потому что он, должно быть, уже знал правду. Супергероев не бывает, а если они и есть, то приходят слишком поздно.
50
Адам
Я просыпаюсь от того, что кто-то хнычет. Медсестра, сложенная как рестлер, тыкает иголками тощую руку Джулиана. Ну куда им еще больше крови?
Я бросаю взгляд на часы на прикроватном столике – сейчас только половина восьмого. Наверное, я уснул, хотя не знаю как. Всегда думал, что больницы – тихое спокойное место. А тут полно приборов, которые пищат, как сигнализация на машине, медсестры снуют туда-сюда каждые пять минут, а еще пациенты кричат от боли.
Я встаю; спина ноет.
– Эй, Джулиан, ты в порядке? – Он не открывает глаза, но снова всхлипывает, когда сестра вытаскивает иглу и вонзает ее снова.
– Обязательно так грубо? – спрашиваю я ее.
Дама бросает на меня хмурый взгляд.
– У него плохие вены. – Хватает другую руку, затягивает на ней резиновый жгут и хлопает по коже тыльной стороной затянутой в перчатку ладони. Пара слезинок выкатывается из-под его век и стекает к ушам.
– Джулиан?
Он все еще без сознания, накачан препаратами, но явно чувствует уколы. Наверное, так страшно ощущать боль, но не иметь возможности что-то сделать.
Я кладу ладонь ему на лоб, словно измеряю температуру.
– У нее получилось, – говорю я ему, когда кровь наконец льется в шприц. Набрав пять пробирок, сестра увозит свою тележку из комнаты. Щеки Джулиана все еще мокрые, но механическое дыхание выравнивается. Я падаю обратно на свою раскладушку, которая чуть мягче пола, и рассматриваю комнату.
Наверное, прошлой ночью я ее не разглядел, потому что теперь, при дневном свете, понимаю, что это педиатрическое отделение. На главной стене нарисованы дикие и домашние звери, живущие в полной гармонии под огромной радугой. Тема скорее подходит четырехлетке, а не мальчику четырнадцати лет, а приторная радость только еще больше расстраивает.
– Адам?
В дверях стоит мама.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.
Она не отвечает, лишь с ужасом смотрит на Джулиана. Представляю, что она видит. Тощие конечности. Рубцы. Провода.
– Я всегда заглядываю к тебе перед тем, как поехать на работу. – Она говорит со мной, но смотрит на него. – Мне пришлось тяжело, когда ты сел за руль, и больше не надо было отвозить тебя в школу. Тяжело не прощаться с тобой по утрам. – Ее губы дрожат. – Когда я утром не нашла тебя в постели, то разволновалась. Знаю, это глупо, но первая мысль была, что тебя похитили. Я вечно боялась этого, когда ты был маленьким. Мы с тобой пошли в продуктовый магазин, а ты сидел в тележке и норовил поболтать со всеми. Ты не боялся незнакомых людей. Я волновалась, и раз не могла позвонить тебе, набрала Чарли.
Слезы катятся по ее лицу, и я обнимаю маму.
– С ним все будет хорошо.
Она выпрямляется, внезапно придя в ярость.
– Да. Будет.
Джулиан все утро дрейфует на границе сознания. Каждый раз, когда он плачет, медсестра вводит ему обезболивающее через капельницу. Я подтаскиваю металлический стул поближе к его кровати.
Я как раз ковыряю присланный из кафетерия обед, когда в палату входит высокая крепкая дама с гладкой темной кожей. На ней лиловый блейзер с наплечниками, такого же цвета юбка и цветастый шарф на шее. Она будто сбежала из ситкома восьмидесятых и умудряется выглядеть одновременно царственно и забавно.
– Адам Блейк? – спрашивает она, протягивая холеную руку.
– Да? – Я осторожно ее пожимаю.
– Меня назначили опекуном Джулиана.
51
Адам
Для пущего официоза дама вручает мне визитку, которая гласит: Делорес Картер, лицензированный больничный социальный работник.
– Я его временный опекун, – прибавляет она. – Буду представлять его интересы в суде. В таких ситуациях кто-то должен принимать решения, пока не выберут постоянного опекуна. – Делорес оглядывает комнату и замечает покрывало на раскладушке. – Ты здесь сам по себе?
