Рассел стоит надо мной с морской раковиной в кулаке. Он никогда прежде не бил меня по лицу. Никогда. Снова размытое пятно – и на этот раз удар приходится по рту. Губы разбиваются, я падаю на бок. Ошеломленный, щупаю лицо и вижу кровь на пальцах.
Я поднимаю взгляд. Кажется, Рассел еще сильнее разозлился, весь трясется, как желе.
Он вскидывает кулак с раковиной.
Я прикрываю голову.
И слышу треск.
Выглядываю из-под рук, вижу выбоину в стене и осколки раковины на полу. Я не шевелюсь, пока Рассел не вылетает из моей комнаты, а его машина не отъезжает от дома.
Не знаю, сколько я так стою. Только знаю, что волосы мокрые, ноги онемели, а нос и легкие обжигает холодом. Я оставляю велосипед напротив дома – моего настоящего дома, – но не вижу ничего. Только нечто зеленое и расплывчатое.
Я вижу лишь свое дыхание, оно вырывается изо рта облачками морозного пара. Будь под рукой бумага, я составил бы список. Один пункт, два, три. Список доказательств, что я жив.
Я все еще считаю, когда рядом останавливается машина. Я едва ее замечаю. Столько их проехало мимо, пока я стоял тут в темноте. Кто-то меня окликает, и я выкашливаю влажное облачко.
– Джулиан? – повторяет встревоженный голос. Хлопает дверца, и передо мной возникает Адам. Не успеваю я спросить, почему он тут, Адам объясняет: – Мне Бриттани позвонила. Что ты делаешь?
Слишком темно, я не вижу его лица, но слышу беспокойство в голосе:
– Господи, Джулиан, холодно же. Сколько ты уже здесь стоишь?
Я мог бы ответить, если бы время измерялось вздохами, ведь я сосчитал все свои. Адам еще минуту сверлит меня взглядом, затем выпрямляется, будто принял какое-то решение.
– Идем. Пошли. – Он открывает пассажирскую дверь, и нас заливает свет. – Боже! Что с тобой приключилось? – Адам оглядывает мое лицо и футболку. Я опускаю голову и вижу, что ткань заляпана кровью. – Что произошло? – повторяет он, но я тупо смотрю на красно-коричневые капли на груди.
Адам поднимает руки, словно преступник, который показывает, мол, я не вооружен. Затем медленно и осторожно берет меня за плечо и заводит в машину. Я выпрямляю замерзшие пальцы и только теперь понимаю, что все это время сжимал руль велосипеда.
Адам двигается как всегда быстро. Запихивает велосипед в багажник, запрыгивает в машину. Пристегивает меня ремнем и включает обогрев. У робота зажигается красный огонек во рту, словно его что-то потрясло и испугало. У Адама ровно такое же лицо.
Мы едем не ко мне и не к нему, он сворачивает к Эмеральд. Адам снова открывает пассажирскую дверь, словно я не могу сам это сделать, и ведет меня в дом.
Эмеральд в ночной рубашке сидит на кресле в гостиной. Она вскакивает, в секунду оказывается передо мной и начинает повторять вопросы Адама.
– Что случилось?
Я чувствую себя так, словно стою голый в комнате, где все одеты. Адам берет меня за плечи и усаживает на диван. Сам становится на колени, пытается заглянуть мне в глаза, но я смущенно отворачиваюсь.
– Это твой дядя сделал?
Вопрос застает меня врасплох. Почему Адам сразу подумал на Рассела? Могло же случиться что угодно. Я мог упасть. Меня могли побить ребята из школы. Но Адам будто совершенно уверен, что это Рассел.
Сам того не понимая, я киваю.
Адам вскакивает, выхватывает из кармана телефон и начинает набирать номер.
Меня охватывает паника.
– К-куда ты звонишь?
– В полицию.
– Нет, не надо! – умоляю я.
– Я должен сообщить. – Его лицо напряжено. – Этот ублюдок пойдет за решетку.
– Нет!
– Что значит нет? – кричит в ответ Адам. – Мы обязаны!
Я с удивлением понимаю, что он зол. Вообще не знал, что Адам способен злиться.
Эмеральд встает, переводя встревоженный взгляд с меня на Адама и обратно. Затем она подходит к дивану, садится рядом со мной и сжимает мои руки:
– Успокойся.
Не знаю, это она мне или ему, но никто успокоиться не может. Меня начинает трясти, а он злится еще больше.
Не обращая внимания на Эмеральд, Адам спрашивает:
– Почему? Почему ты не хочешь, чтобы я звонил?
– Потому что не хочу. – Совсем не поэтому, но я не знаю, как объяснить. Да, Рассел разозлился, но я его не ненавижу. Мне плохо от одной мысли, что его посадят. – Ты не знаешь, как много он для меня сделал, – наконец говорю я, надеясь, что Адам поймет, пусть это и невозможно. Он не знает, что такое, когда тебя растит тот, кто не обязан это делать. – Он не очень любит детей, но все равно позволяет мне жить у него. А ведь ему трудно выносить в доме ребенка, особенно такого, как я.
– Такого, как ты, – холодно повторяет Адам.
– Ну да. Я не… Ты знаешь, какой я.
– И какой?
– Сам знаешь. Со мной трудно. Ну ты же знаешь!
– Это он тебе сказал? – Его лицо подрагивает, словно не привыкло хмуриться.
– Адам… – успокаивающе говорит Эмеральд. – Если он не хочет, чтобы ты звонил, так тому и быть. Ему выбирать.
Мгновение он просто смотрит на нее, затем разворачивается и распахивает дверь, что ведет на задний двор. Адам выходит, оставляя дверь открытой, и в комнату льется холод. Минуту спустя Адам возвращается и начинает расхаживать по комнате.
– Адам, прекрати, – резко приказывает Эмеральд. – Ты его пугаешь.
Он замирает и виновато кривится. Адам проводит руками по волосам, затем опускается рядом со мной на колени и хлопает меня по ноге:
– Эй, я на тебя не сержусь.
Я киваю. Я знаю.
– Но я должен сообщить в полицию.
Адам так много не понимает. Однажды он сказал, что никогда не видел своего отца, может, потому и не представляет, что отцы ведут себя иначе. А главное – не представляет, что такое, когда некуда больше пойти. Я не пытаюсь объяснить, просто говорю:
– Пожалуйста, не надо.
Он глубоко вздыхает:
– Ладно. Хорошо.
Он встает и снова уходит. Его нет так долго, что я начинаю гадать, вернется ли он. Адам появляется и на этот раз садится передо мной на корточки с влажной тряпкой в руках. Он обхватывает одной рукой мой затылок, а второй осторожно протирает мою губу. Теплая вода льется по подбородку, а на глаза наворачиваются слезы.
– Больно?
Я трясу головой, моргаю, и слезинки катятся по щекам. Эмеральд начинает растирать мне плечи, а Адам продолжает оттирать кровь с моего лица.
Все это не причиняет боли, но мне будто разрывают грудь изнутри. Холод отступает. Их руки мягкие. Все тихо, только слезы подступают к горлу откуда-то из-под ребер. Я плакал от боли и плакал от страха, но эти слезы другие, они глубже. Я разваливаюсь на части.
