– Но вы его так расписывали. У меня чувство, будто я лично с этим Бреттом знаком.
– Бретта не существует! – Ее глаза блестят от слез, грудь тяжело вздымается, а на щеках выступают яркие пятна. Я никогда не видел у нее такого всплеска эмоций.
– Почему ты мне не сказала?
– Это унизительно.
– Что именно?
– Я пыталась заставить тебя ревновать, но ты не реагируешь так, как любой нормальный парень.
– Подожди… а Камила знает, что Бретт выдумка?
– Да все знают! Сосредоточься уже.
– Так я тебе нравлюсь?
Она смотрит в землю:
– Да.
– Правда?
Румянец переходит со щек на шею и становится таким ярким, что родинки еле видно.
– Да.
– С…
– С самого начала. – Эмеральд смотрит на меня, и она такая красивая, что грудь сжимает, как при астме или сердечном приступе.
Я прижимаюсь губами к ее рту, и голубые глаза Эмеральд удивленно расширяются. Получается не очень нежно. Она тоже неловко отвечает на поцелуй. С минуту так все и продолжается: грубо и торопливо, словно мы не ради удовольствия это делаем, а боремся за выживание.
Потом я касаюсь ее волос и замедляюсь. Поцелуй становится мягче и глубже. Эмеральд чуть отстраняется, впивается в меня взглядом потемневших глаз, будто вот-вот скажет самую важную вещь в моей жизни. Она набирает воздуха в грудь. Выдыхает. Но не говорит.
Я обхватываю ее лицо ладонями и снова целую. Снова мечтаю о высоких зарослях с закоулками, но по совершенно иной причине. Мы целуемся, и я чувствую, как Эмеральд улыбается.
32
Джулиан
Мисс Уэст молча сидит за своим столом и смотрит в никуда. Она чем-то опечалена, но я испытываю облегчение. Похоже, меня сегодня не вызовут.
Пара мальчиков перешептывается, каждый подначивает другого спросить у нее домашнее задание, но ни один так и не решается. Пару минут спустя другой мальчик просится в детскую, но мисс Уэст так на него рявкает, что больше никто не осмеливается заговорить. Все молчат, а она просто смотрит.
Наконец звенит звонок, все уходят. Я приближаюсь к столу. Сердце бешено стучит по ребрам.
– Мисс Уэст?
– Что? – Так близко она еще страшнее. Глаза сияют, кожа, как воск. – Что?
– Вы… вы в порядке?
Она вскидывает черные брови. Ее подбородок дрожит.
А потом мисс Уэст начинает плакать. Я не знаю, что делать, и боюсь ляпнуть лишнее, вдруг она снова раскричится.
– Сегодня день рождения моего сына.
Я тут же все понимаю.
– Соболезную.
– Ему было двенадцать. Всего двенадцать.
Теперь она кажется моложе и более хрупкой, но я все равно не уверен, чем ее утешить. Папа никогда не говорил, что происходит, когда умираешь. Помню, он как-то расплывчато ответил, мол, уходишь куда-то в другое место. Иногда я думаю: может, мама с папой и не переставали. Не переставали читать, рисовать или петь. Они по-прежнему все это делают, просто уже не здесь.
Я беру салфетку из коробки у нее на столе и протягиваю учительнице.
Она вытирает лицо, размазывая тушь под глазами.
Часы громко тикают на стене. Звенит звонок, но никто больше в класс не приходит.
– Думаешь, со временем станет легче, – говорит она. – Восемнадцать лет прошло. Я помню, как носила его под сердцем, сейчас ему было бы тридцать. Можешь себе представить? Тридцать!
Мама однажды сказала, что наша планета – одно огромное чрево, а все мы – эмбрионы. Нечего бояться смерти. Ты просто рождаешься в другом мире, где кто-то тебя ждет. Иногда я пытаюсь это представить: мама с папой, двое младенцев, вступающих в новый мир. Для них все только начинается.
– У них… у него все хорошо, – говорю я. – Думаю, ему хорошо.
– Да. – Она кивает и снова вытирает лицо. – Так должно быть. У каждого есть миссия на земле, и, пока мы ее не выполним, не умираем. Может, я не понимаю, но сын выполнил свою задачу.
Я уже слышал эти слова от других людей, но все равно хочу спросить, что она имеет в виду. Что за миссия? Откуда мисс Уэст знает, что ее сын справился? Что не умер на середине пути?
Она теперь выглядит почти умиротворенной, но если и знает, где теперь ее сын, то не говорит. Вот что мне хочется узнать больше всего: не почему, а куда они уходят. Иногда, если не получается уснуть, я стараюсь думать о хорошем и представляю это волшебное место между мирами, куда исчезает корабль Элиана перед тем, как появиться снова. Может, в этой расщелине время течет медленнее и он видит все невидимые места. И может, иногда видит их.
33
Адам
Я все еще улыбаюсь, как идиот. Ничего не могу с собой поделать. Мы с Эмеральд превратились в одну из тех раздражающих парочек, что целуется на людях, не может перестать пялиться друг на друга и вызывает у окружающих тошноту и суицидальные мысли – ну, если верить Чарли. Вчера в школе он посоветовал мне принять какие-нибудь пилюли и угомониться уже наконец, но я не могу. Я счастлив. И не вижу причин притворяться в обратном.
Хотя сегодня я намерен его не мучить. Как только перешагиваю порог их дома, мне тут же приказывают встать на камень, уцелевший в море кислоты (то есть на подушку). Сегодня все братья и сестры Чарли играют в пришельцев, что пытаются выжить на умирающей планете. Наверху безопасная зона, но идти туда опасно, ведь первый этаж весь залит кислотой. Большинство ребят уже лишилось какой-нибудь конечности и ползает вокруг на спасательных шлюпках из диванных подушек.
Несколько увлекательных минут спустя Чарли спускается к нам, не обращая внимания на предупреждения, что сейчас его ботинки разъест и он погибнет.
Мы запрыгиваем в машину, и я стараюсь уменьшить ширину улыбки. Пару минут спустя Чарли спрашивает:
– Почему мы едем этой дорогой?
– Мне надо подобрать Джулиана.
– Что?! – кричит он почти так же пронзительно, как одна из его младших сестер. – Он правда снова притащится?
– Не притащится. Его пригласили.
– Я же не таскаю с собой Карвера.
– Карверу одиннадцать.
– Не понимаю. Этот Джулиан странный, все время молчит и просто смотрит на всех! Жуть.
– Джулиан не жуткий. Он самый милый человек на свете.
Чарли глубоко вздыхает.
– Вы с Эмеральд за последние две недели ни на секунду друг от друга не отклеились, а теперь ты приводишь Джулиана. Похоже, нам уже не побыть наедине.
Я так ошеломлен, что и не знаю, как реагировать. Потом начинаю хохотать – не самая лучшая идея. Чарли и правда может мне врезать. Я перевожу дух и говорю:
