Мы уже на полпути к входной двери, и я останавливаюсь.
– Может, нам…
– Что?
– Уйти.
– Ты правда хочешь? Если так, уйдем.
Я не знаю, чего хочу.
Адам нетерпеливо ждет, и тут девочка со светлыми, забранными в хвост волосами открывает дверь.
– Вам чем-то помочь?
Адам разворачивается на голос.
– Бриттани! – Разумеется, он ее знает. Они обнимаются, она рассказывает, что взяла год академического отпуска в колледже и с удовольствием куда-нибудь сходила бы. Затем Бриттани с любопытством смотрит на меня. – А, это мой друг, – говорит Адам. – Он раньше тут жил. Можно, мы зайдем?
– Конечно! – отвечает Бриттани, мол, что за глупый вопрос.
Адам смотрит на меня и ждет, пока я переступлю порог.
В прихожей должны стоять цветы. Ароматные, почти до невыносимого. Вместо этого пахнет специями, перцем и такой острой пищей, что глаза печет. Под ногами должен лежать зеленый ковер. Вместо него красно-коричневая плитка. Пара шагов дальше – и здесь должно стоять мамино пианино, а над ним висеть одна из картин отца. Но их нет. Ничего нет.
Не говоря ни слова ни Адаму, ни той девочке, я пересекаю старую гостиную и выхожу на задний двор. Глубоко вздыхаю и смаргиваю слезы. Это мой двор, мой старый двор. Он ближе к тому, что я помню, но все равно какой-то неправильный. Словно бы меньше, стиснутый со всех сторон забором. Бамбуковый лес больше не лес, просто две дюжины восковых зеленых палок, не выше меня длиной. А ведь когда-то я мог в них заблудиться.
Я иду вдоль изгороди и пытаюсь вновь ощутить то, что чувствовал, когда думал, будто могу повелевать временем и гнуть ложки взглядом. Касаюсь красных точек на древесине. Остались лишь смутные воспоминания.
Замечаю в углу треугольный садик и замираю. Сейчас зима, цветов нет, но он по-прежнему обложен красным кирпичом, совсем как прежде. Я опускаюсь на колени в траву и прижимаю пальцы к холодной земле.
Я вспоминаю.
Раннее субботнее утро всегда пахло как-то по-особенному, чистой незамутненной радостью. Я хватал садовую лопатку, бежал на улицу и садился здесь, в этом самом месте. Помню грязь на своих пальцах. Как солнце и ветер ласкали мою кожу и одежду. Как я оглянулся, а там, на крыльце, стояла мама, все еще в ночной рубашке, закрывая глаза от солнца.
– Ты в порядке? – спрашивает Адам, когда мы уезжаем.
Мне не хочется говорить и в кои-то веки не хочется слышать Адама. Я пытаюсь ухватиться за воспоминание. Что было дальше? Мама сошла с крыльца? Что-то сказала? Что мы делали в тот день?
Но больше ничего не приходит. У меня есть только этот момент: она на крыльце, я на корточках в траве. И счастье – такое счастье, которого я уже и не помню.
– Да, – наконец отвечаю я. И пусть простой благодарности мало, прибавляю: – Спасибо, Адам.
31
Адам
Поездка в автобусе проходит в тишине. Скучно. Как только мы оказываемся в музее, все разбегаются кто куда и мне приходится бродить одному. Скучно. Потом пожилой охранник делает мне замечание, что я топаю. Все, поездка официально отстой.
Я объясняю, что не топал, просто ногу прихватило и пришлось ее разрабатывать. Мы с ним начинаем болтать, и я узнаю, что его зовут Гас, у него четверо детей и девять внуков. Он показывает мне частную выставку мечей, что вообще-то закрыта для публики. Ладно, может, не совсем отстой.
Мы с Гасом прощаемся. Я замечаю Чарли и уговариваю его выйти наружу и найти тот лабиринт, о котором нам столько рассказывал учитель: его создали по примеру восьмисотлетнего Шартрского собора во Франции, самого запутанного лабиринта в мире.
Мы двадцать минут бродим по холоду и наконец достигаем места назначения.
– М-да, паршиво, – говорит Чарли.
Я с ним согласен. Лабиринт немного разочаровывает. Я-то ждал чего-то из «Сияния», ну знаете, высокую зеленую изгородь с множеством уголков, где можно спрятаться. Вместо этого получил массивный языческий круг, выложенный красным и черным камнями. Надо ходить по завиткам, пока не доберешься до центра.
– Это даже не настоящий лабиринт, – ноет Чарли. – Тут всего одна дорога. – Он прав, вариантов нет, просто один путь. Покружив минуту, Чарли кричит: – Это тупо! – И перешагивает через линии.
– Так нечестно!
– Да плевать. Я иду назад в здание. Тут холодно.
А я продолжаю бродить по лабиринту. Невозможно сказать, сколько мне еще до центра. Только думаю, что вот он, конец, как тропинка уводит меня прочь.
Слышу за спиной тихие шаги и оглядываюсь. Эмеральд. Она, выпрямившись и не глядя на меня, широкими шагами идет мимо. Вот, наверное, чем Эмеральд всегда меня завораживает. Она кажется такой собранной, а я вечно рассеянный.
Мы сходимся и расходимся, в какой-то момент Эмеральд оказывается совсем рядом, но так и не заговаривает со мной.
Я долго кружу по лабиринту, но наконец добираюсь до центра. Стою, смотрю на широкое поле и затянутое облаками небо. Эмеральд присоединяется ко мне и оглядывается. На миг в ее глазах мелькает выражение триумфа, но тут же сменяется болью. Что бы там ее Бретт ни натворил, он идиот.
Она разворачивается и хочет уйти.
– Постой. Не уходи. – Эмеральд замирает. – Я так давно тебя не видел. Ну, то есть видел, но мы не разговаривали. Мы словно в разводе или что-то вроде того. Будто нас сейчас отправят по разным семьям.
– И на чьей ты будешь стороне?
– О чем ты?
– Если это развод, думаю, ты выберешь Камилу.
– Почему ты так говоришь?
– Я знаю, что между вами было, Адам. Я вас видела.
– Ты видела, как мы целовались?
– Похоже, вы не только целовались. – Возможно, так оно и было бы, если б Камилу не вырвало на пол моей машины пять секунд спустя после того, как она сунула руку мне в штаны. – И как, вы теперь встречаетесь?
– Нет.
– Но тебе понравилось? – Ее голос слишком напряженный, и хоть она не двигается с места, меня словно толкают к краю утеса.
– Ну да, конечно, понравилось. А почему ты…
– Она знает, что ты мне нравишься! – Эмеральд, всегда образец выдержки и такта, стоит и орет на меня, да так, что раздается эхо.
– Стой, что?
– Камила знала и все равно полезла тебя целовать.
– Но ты же встречаешься с Бреттом.
– Боже. Ты так ничего и не понял! – Она разворачивается, но я преграждаю ей дорогу, и мы оказываемся нос к носу.
– Чего не понял?
– Нет никакого Бретта.
– Нет Бретта?
– Нет.
