– Мам? – окликаю я, и она застывает, пойманная на месте преступления. – Ты что здесь делаешь?
Она выпрямляется и внезапно приходит в ярость.
– Встречалась с мистером Пирсом.
– Ой… клянусь, та затея с громкой связью, я тут ни при чем. – Кажется, во время первого урока игра слегка вышла из-под контроля. Но Элисон не обязана была принимать вызов только потому, что она помогает секретарю и имеет доступ к громкой связи. Ну ладно, может, и обязана, но…
– Что? – Мама совершенно сбита с толку. – Нет, я насчет Джулиана.
– А что с ним?
– Просто хотела узнать, как он поживает, а тот человек, – это она про дядю Джулиана, – сменил номер, впрочем, он и так не отвечал на мои звонки. Мистер Пирс тоже отказался со мной говорить. Мол, неприкосновенность частной жизни и все такое. – Она так расстроена, что даже не пытается изобразить улыбку.
– Мам, все хорошо. Тебе надо просто принять успокоительное.
Предложение проходит как обычно: сначала она немного обижается, но потом вздыхает и говорит:
– Наверное, ты прав. Мне пора на работу. – Звенит звонок. – А тебе пора в класс, – внезапно хмурится мама, словно я не из-за нее опаздываю.
– Ладно. – Я обнимаю ее на прощание. – Увидимся дома.
24
Джулиан
– Он кто, твоя девушка? – бормочет Чарли, когда Адам протягивает мне свою обувь.
Когда Адам пригласил меня сходить в боулинг в субботу, я не подумал, что Чарли тоже явится. Со дня рождения Эмеральд прошла неделя, и меня почти каждый день подвозили до дома. Джесс, Элисон и все остальные со мной общаются, но Чарли, кажется, меня ненавидит.
Я делаю вид, будто не замечаю грубости, и говорю Адаму:
– Я могу тебе заплатить.
– Отлично, – говорит он. – С тебя два бакса.
Я сажусь на скамейку напротив нашей дорожки, снимаю кроссовки, и тут Чарли громко спрашивает:
– Ты что, ноги бреешь?
Теперь уже они оба с Адамом пялятся на полоску голой кожи между носками и слишком короткими джинсами.
– Да?
– Но зачем? – спрашивает Адам, и, кажется, он серьезно.
Однако я решаю уточнить:
– Ты шутишь?
– И не думаю. Зачем ты бреешь ноги?
Они приглядываются к моим голеням, и я жалею, что не надел снова джинсы Адама, пусть и грязные.
– Так ведь положено. А вы не бреете?
– Нет, – хором отвечают они.
– Но вы должны. Иначе заболеете. В волосах живут микробы. Это негигиенично.
– Кто тебе насочинял такую чушь? – Чарли смотрит на меня как на психа.
– Дядя.
– Рассел сказал тебе, что ты заболеешь, если не станешь брить ноги? – Голос Адама становится ниже, более встревоженным.
– Но это глупо, – поддакивает Чарли. – Ты же видел ноги других ребят?
Я знаю, что некоторые мужчины не бреются, но Рассел говорит, это отвратительная привычка, и они заболеют.
– А как насчет физвоспитания? – спрашивает Чарли. – Ты видел других ребят в туалете?
– Я никогда не ходил на физическое воспитание.
– Никогда? – переспрашивает Адам.
– Ну, когда был совсем маленьким, но уже давно не хожу.
– Но это же обязательный урок, – с подозрением замечает Адам.
– Не знаю. Мне никогда не говорили на него идти.
– Ты все равно должен понимать, – ворчит Чарли. – Всех водят на физвоспитание в шестом классе.
Меня не водили. Рассел не подписал согласие, и, когда мальчиков и девочек по отдельности повели смотреть видео, меня отправили в библиотеку.
– Так что… вы правда не бреетесь?
– Я – нет, – отвечает Адам. – Парни ноги не бреют. Разве что пловцы, вроде им так быстрее, хотя не понимаю, как волосы на ногах могут существенно замедлять тебя в воде. Нет, бреются только девочки.
– Почему?
– Потому что никто не захочет встречаться с девушкой, у которой волосатые ноги и подмышки… Погоди! – Он хватает меня за рукав. – Ты что, и там бреешься?
Я вырываюсь.
– Отстань от него, – говорит Адам и усаживается между нами на оранжевой пластиковой скамейке. – Сменим тему. Чарли, как думаешь, нам найти тебе подпорки или так справишься?
– Ой, точно, типа, ты меня хоть раз в боулинг обыгрывал!
Адам улыбается мне, будто я тоже понимаю шутку, и я улыбаюсь в ответ.
25
Джулиан
Когда в понедельник в шесть часов я просыпаюсь от звуков будильника, то нахожу рядом с раковиной двадцать долларов. Через боль плетусь в уборную, всхлипывая каждый раз, как от движения натягиваются шрамы на ногах. Глаза щиплет от слез – напоминание, как я вчера опозорился. Рассел никогда не сердится, если я плачу, но все равно унизительно.
После туалета думаю, не принять ли душ, но все тело так болит. На миг я замираю перед огромным зеркалом на обратной стороне двери ванной комнаты и смотрю на красные горизонтальные полосы, что пересекают торс от ключиц до пояса. Рассел никогда так не делал, не спереди. Теперь невозможно спать. Я не могу лечь ни на живот, ни на спину. Но придется, иначе никак.
Я поворачиваюсь и смотрю на полосы, что покрывают тело сзади от плеч до самых пяток. Ноги у меня бледные и тощие и, если верить Адаму и Чарли, странно безволосые. Знаю, Рассел просто волнуется о моем здоровье, но раз другие ребята не бреются, я тоже не стану.
Опять мне стыдно: дядя пошел на работу, а я бездельничаю дома. Ненавижу, что все время творю глупости. Ненавижу, когда он на меня злится. Ненавижу, что следы его плохого настроения до сих пор на мне.
Снова поворачиваюсь лицом к зеркалу и смотрю себе в глаза. В третьем классе мы проводили генеалогические исследования, и мама сказала, что ни у кого в семье не было таких глаз, как у меня. Единственным человеком, кого я знал по материнской линии, была ее сестра, жена Рассела, но она умерла, когда мне было пять, и я ее почти не помню. Мама никогда не говорила ни о ком из своей родни. У них что-то произошло, какой-то разлад с родителями, но она не хотела это обсуждать, а мне не хватало любопытства расспросить.
У папы не было ни братьев, ни сестер. Когда он появился на свет, его родители были уже в возрасте. Папа рассказывал, они называли его своим чудом, потому что уже не надеялись завести детей. Я их не помню, оба умерли, когда я был совсем маленьким.
И вдруг до меня доходит: мои папа и мама тоже потеряли своих родителей, но всегда казались такими счастливыми. Неужели? Я помню, как они с улыбкой смотрели друг на друга. Мамины глаза были ярко-голубыми. Папины – светло-зелеными. Мои – словно смесь тех и других, и иногда, когда я гляжу в зеркало, мне кажется, что оба, мама и папа, смотрят на меня в ответ.
