– Это точно, – продолжает Адам, будто услышав мои мысли. – Он схлопотал два дня наказания. Лично меня ни разу не наказывали. И… – он выразительно смотрит на меня, – я никогда не пропускал общих собраний и не прятался в школе. – Возможно, Адам шутит, не знаю. – Мне точно надо завязывать общаться с нарушителями порядка.
– А… – Адам терпеливо смотрит на меня, словно готов подождать, пока я закончу вопрос. – А Чарли твой лучший друг?
– В смысле, носим ли мы одинаковые браслетики и храним ли фотки друг друга в шкафчиках? – Он смеется, похоже, я сморозил какую-то глупость. – Не знаю. Мы знакомы еще с садика. Забавно, он раньше не ходил на подготовку, поэтому в первый день закатил натуральную истерику. Рыдал все утро, пока я не угостил его печеньем во время обеда. – Адам улыбается. – С тех пор мы видимся почти каждый день. Разве что в средних классах ходили в разные школы. Впрочем, у меня лучших друзей нет. Их просто слишком много.
Он пожимает плечами, словно это обычное дело – иметь много друзей.
11
Адам
Джулиан замирает у двери кабинета и массирует бицепс, будто у него что-то болит. На самом деле он обычного роста, просто кажется меньше из-за привычки все время горбиться, словно потолок слишком низкий.
Наконец Джулиан заходит внутрь, и я плюхаюсь на диван, готовясь проскучать добрые сорок минут. Не знаю, зачем доктору вообще понадобился помощник. Я доставляю максимум одну записку в урок. Даже бумагами не занимаюсь, ведь все строго конфиденциально.
Убивая время за перепиской по телефону, я различаю за дверью голос – конечно же доктора, ведь Джулиан до чертиков тихий. Но таким он был не всегда. И уж точно не в начальных классах.
Помню, напоследок Джулиан подарил мне самодельную открытку. Каждый малыш смастерил такую своему «наставнику» и торжественно вручил, светясь от гордости. На самом деле, получилось очень трогательно. Моя до сих пор у меня где-то хранится. Я и не предполагал снова увидеться с Джулианом, но два года спустя пришел домой, а на желтом диване сидел маленький мальчик с игрушечной собакой под мышкой. Когда он поднял голову, его огромные глаза напоминали зеркало. Отражали, но ничего не выражали.
– Джулиан? – окликнул я.
– Ты его знаешь? – шепотом спросила мама.
– Да. – Но он походил на картину или фото себя самого. Словно это не Джулиан, а его отдаленная копия. – Мы вместе читали книги. Да, Джулиан?
Он не ответил, просто смотрел перед собой, точно в трансе.
– Джулиан немного поживет у нас, – сказала мама.
Никакой реакции.
– Джулиан, – осторожно обратилась она к нему. – Мы с Адамом сейчас придем.
Мама утащила меня на кухню, закрыла дверь и расплакалась. Она чувствительный человек, но, когда нужно временно приютить сироту, всегда держится, и неважно, насколько все плохо.
Поэтому от ее слез мне стало не по себе.
– Что случилось?
Она покачала головой и выпалила на одном дыхании:
– Родители ехали в школу забрать Джулиана. Собирались за город на каникулы.
– Что с ними стало? – спросил я.
– Несчастный случай.
– И…
– Они погибли.
– Оба? – Мама кивнула. – Как? – Я не жаждал подробностей, просто хотел понять, как случилось, что жизнь одного мальчика в секунду рухнула.
Мама пропустила вопрос мимо ушей.
– Он не хотел уходить из школы. Без социального работника – не хотел. Все повторял, что родители вот-вот должны подъехать.
Я глянул в сторону гостиной. Мне стало страшно. Случись что-то с моей мамой – и в чужом доме вот так же сидел бы уже я.
– Будь с ним поласковее, – внезапно сказала мама.
Странная просьба, я всегда хорошо обходился с ребятами, что у нас останавливались. Но я просто кивнул и согласился.
За весь ужин Джулиан не проронил ни звука. Пока мы смотрели телевизор – тоже. И когда мама укладывала его на запасную кровать в моей комнате, тоже молчал.
А посреди ночи я проснулся от придушенных рыданий.
– Джулиан? – Я скатился с кровати и подошел к нему. Его щеки блестели от слез. – Хочешь, схожу за моей мамой?
Он замотал головой и принялся плакать – вот только это был не просто плач.
Конвульсии.
Агония.
Я и не знал, что человек способен издавать звуки, наполненные такой болью. Никто не смог бы пережить подобное.
Мне было страшно с ним оставаться. А уйти и бросить одного – еще страшнее.
Я не знал, как быть, поэтому сунул ему его собаку. Джулиан посмотрел на игрушку и зарыдал еще горше.
– Я схожу за мамой, – сказал я.
– Я хочу мою маму.
Что можно на это ответить?
Всхлипывая, Джулиан накрыл лицо подушкой. Пришлось отобрать, я боялся, как бы он не задохнулся.
– У меня голова болит. Мне нужен папа. Нужен прямо сейчас! – У него началась истерика. – Голова болит! Где папа?
– Что он обычно делал?
– Лечил меня.
– Как?
– Гладил по лбу.
Я сел рядом с ним и прижал ладонь к его лбу, словно проверял температуру.
– Так?
– Нет. – Он пробежался пальцами по лбу, будто играл на пианино.
Я попытался повторить.
– Легче?
А он снова расплакался.
Не знаю, сколько мы так просидели, а потом Джулиан спросил тихим, выжатым голосом:
– Где они?
– Ты… тебе не сказали?
– Они умерли. Я знаю. – Он говорил так устало. – Но где они? Куда они ушли?
Тогда я не понял, что Джулиан спрашивал не буквально. Я не знал, что сказать, просто чуть сильнее потер ему лоб.
– Постарайся уснуть, хорошо?
Он уставился в потолок глазами, полными горя.
– Они исчезли.
У Джулиана не нашлось ни родственников, ни крестных, никого, поэтому две недели спустя, когда большинство сирот уезжает в новый дом, он остался у нас. Поначалу казалось, что он никогда не оправится, что навсегда останется печальным. Но постепенно стали случаться небольшие проблески.
Например, мы пошли в торговый центр и Джулиан попросил себе шуточные очки с накладным носом и усами.
Или вот мама читала ему книгу на ночь – он все так же обожал Элиана Маринера, – а когда закончила, он сочинил длиннющий эпилог.
Или он запел и стал рассказывать про свою маму – она могла спеть что угодно. А папа – что угодно нарисовать.
