На миг я застываю, но потом иду к массивному шкафу в столовой. Каждый раз, приезжая в гости к Расселу, мама любовалась этим шкафом. Полки из вишни, тончайшие антикварные тарелки.
Я выдвигаю длинный ящик с кружевными скатертями и салфетками. Под ними, на дне, лежит тонкий ивовый прут. Я беру его дрожащей рукой, возвращаюсь в гостиную.
И вкладываю прут в протянутую руку дяди.
Он вдруг сглатывает ком и говорит чуть дрогнувшим голосом:
– Снимай рубашку.
Если бы я мог, то отключил бы боль так, как закрываю глаза. Но я не могу. Я ее чувствую. Кожа не становится толще. Она запоминает боль. Я это точно знаю. Стоит воздуху омыть мою голую спину, как та уже заранее начинает гореть.
– Повернись, – говорит Рассел.
Это самое тяжелое. Все инстинкты, отточенные миллиардами лет эволюции, приказывают тебе бежать. Но бежать нельзя. Надо повернуться лицом к пустой стене. Стоять смирно. Плакать можно, на это ему плевать, но отбиваться запрещено.
Раздается свист, а потом спину обжигает боль – такая острая, что начинает тошнить. Удар за ударом, резкие и глубокие, один поверх другого. И они не прекращаются, пока ты не начинаешь орать в ладони, которыми закрываешь лицо.
10
Адам
– Я отправил тебе сообщение, – раздраженно говорит Чарли вместо приветствия, затем берет стул и ставит рядом с моим столом – из-за длинных ног он за своим не помещается. – Мисс Стоун настоящая стерва.
Похоже, обычный курс химии ничем не лучше углубленного. А меня в ближайшем будущем ждет очередная встреча с консультантом Чарли.
– Я не видел. У меня телефон сломался.
– Еще один?
– Да я вообще не знаю, как так получилось. Наверное, я сунул его в стиральную машину вместе с бельем.
– Вот ты придурок.
Эмеральд с Камилой впархивают в класс, перешептываясь с ужасно заговорщическим видом. Эмеральд обладает осанкой профессиональной танцовщицы. Ноги под летящим белым платьем длинные, обнаженные и крепкие, как у ожившей римской статуи. Волосы заплетены в десятки косичек, что каким-то образом сходятся в единую косу, и все это еще и закручено на макушке. Иногда только глядя на очередную прическу Эмеральд, я думаю, что она чертов гений.
Эмеральд мне улыбается. Чарли понимающе смотрит на меня и начинает ныть:
– Я умираю от голода.
– Да ты вечно хочешь есть.
До обеда еще две пары. После обществознания мне предстоит отловить Джулиана и доставить его к доктору Уитлок. А потом еще час просто сидеть.
– Но я правда очень голодный. – Чарли действительно жалко выглядит.
– Загляни в мой рюкзак, – предлагаю я.
Он с надеждой ныряет в мою сумку, но с отвращением обнаруживает, что поживиться можно лишь морковкой.
– Какой отстой, – объявляет Чарли, но все равно ее уплетает.
Минуту спустя миссис Коннер объявляет, что мы можем разделиться на группы.
– Спасибо, миссис Коннер, мы вас любим! – кричу я и придвигаю стол к Эмеральд, потому что если уж с кем-то объединяться, то лучше с ней. Подруга с головой уходит в работу, для нее любое задание крайне важно. Мне хочется разворошить ее косички или коснуться родинки у нее под глазом. Вместо этого спрашиваю, как поживает Бретт.
Эмеральд удивляется, но потом буквально расцветает – чудное зрелище, если забыть, по какому оно поводу.
– Хорошо, – отвечает она.
– Отлично! – поправляет ее Камила и наклоняется к нам. Мне ничего не остается, как заглянуть в вырез ее футболки. – На выходных он берет ее покататься на самолете.
Голубые глаза Эмеральд расширяются, и она кажется слегка смущенной, будто Камила выдала ее секрет.
– Правда? Круто. – Ну ведь действительно круто. Именно такое свидание всегда хочется закатить девушке, но приходится прозаично вести ее в кафе в торговом центре.
– Вроде бы, – изящно пожимает плечом Эмеральд.
– Вроде бы? – Да ее вообще чем-то можно впечатлить? – Слушайте, да при таком раскладе я бы сам не прочь с Бреттом замутить. – Она, Камила и Чарли смеются. – Как по-вашему, он не против многоженства? – Друзья хохочут громче. – Обязательно расскажи, как все прошло.
Эмеральд снова пожимает плечами. Она больше смущена, чем обрадована.
До конца пары я не могу избавиться от странного ощущения. Пытаюсь писать, но без конца представляю, как Эмеральд и ее гребец-пилот летят сквозь облака.
Джулиан
Я беру записку у мисс Хупер и осторожно выхожу в коридор. Боль стихла, но при каждом движении напоминает о себе. Адам уже поджидает меня, только теперь я подготовлен, поэтому не веду себя по-идиотски. Он широко улыбается, правда, не совсем понятно, из-за чего. Не всем улыбкам можно верить.
– Привет, – здоровается он. – А я уже гадал, придешь ты или нет. Доктор Уитлок сказала, тебя пару дней не было. Болел?
Я киваю.
Наутро после наказания я нашел на комоде рядом с раковиной купюру в двадцать долларов. Это означало, что мне можно прогулять школу и заказать пиццу. Глядя на деньги, я уже привычно терзался чувством вины – дядя поехал на работу, а я сижу дома. Но одновременно испытывал облегчение. Раз мне позволили пропустить школу и заказать еду, он больше на меня не сердится.
– Тебе лучше? – спрашивает Адам.
Я снова киваю.
– Надеюсь, тебе не пришлось глотать лекарства пачками. Это гадость ядовитая.
– Нет…
– Хорошо. Готов?
Я киваю и иду рядом с ним, снова смотря на наши ноги. На мне отбеленные кроссовки. Адам сегодня обул красные, высокие, вроде сапог Супермена.
– Так что, тебе нравится рисовать?
Я киваю, пусть это и не так.
– Клево. Покажешь мне как-нибудь.
Вот что происходит, если я лгу. Почти сразу попадаю в ситуацию, когда приходится врать еще больше, иначе меня разоблачат. Мы идем молча, но Адам вроде как не против, что мне нечего ему ответить.
– Я на втором курсе тоже ходил на рисование, – сообщает он пару минут спустя. – Правда, облажался.
Адам улыбается, а мне отчаянно хочется ему верить. Ведь тогда получается, что не один я не умею рисовать. Адам рассказывает, как его друг Чарли чуть с ума не сошел, когда им три недели подряд пришлось работать над чертежом коридора. Тоже отстойно вышло.
– Там надо было нарисовать трехмерные коридоры из одних только крохотных квадратов. Представь, каким надо обладать терпением. А Чарли им никогда не отличался. Разорвал свой лист, швырнул маркеры на пол. Такой мальчик-переросток. – Адам смеется, а я лишь благоговейно ему внимаю, потому что сам никогда бы не осмелился так себя вести.